Со стороны двора двенадцатая школа не имела входа, поэтому, чтобы попасть на занятия, приходилось обегать почти весь квартал. Стена по сути была глухой. Во двор бельмами закрашенных окон взирал спортзал, раздевалка, химлаборатория. Если не считать двух зарешеченных окошек на лестничных площадках, которые располагались у самого пола, во двор из школы выходило таким образом лишь единственное окно директорского кабинета. И милиционеры, заглянув через него, убедились, что кабинет пуст. Затем некоторое время они молча поглядывали то на землю у своих ног, то на бетонированный приступок цоколя, который был немногим выше их колен, то на форточку вверху. Наконец, который в штатском, сказал сам себе: «А ну!» – и, отодвинув молодого милиционера, легко, с двух шагов разбега вспрыгнул на узкий приступок и ухватился руками за поперечину рамы. Открытая форточка была на уровне его лица.
А когда он, прежде чем соскочить на землю, глянул через плечо на зрителей: на Милку, Ашота и Загира, Милку осенило. И первым чувством ее было удовлетворение, эдакое самодовольное, даже гордое удовлетворение – она поняла мысль штатского: в форточку не мог пролезть взрослый человек! Вторым ее чувством была радость – словно огнем обдало Милку: ни Стаська, ни кто другой из десятого класса «а» не мог пролезть через форточку! И сразу вслед за этим: Загир мог бы пролезть! И Герка Потанюк – мог бы!.. Что общего между ним и Стаськой?
Она приросла к земле и не слышала, о чем говорили между собой милиционеры. Видела, как они пошли в сторону арки, как затерялись в толпе людей на улице (должно быть, кончился очередной сеанс в кинотеатре «Ладога»). Услышала голос Ашота:
– Завертелись колесики?
Милка обернулась к нему.
– Расследование ведешь?.. – криво усмехнулся Ашот.
Милка должна была что-нибудь соврать, изобразив беспечность, но догадалась, что это у нее не получится.
– Веду.
Ашот глянул на брата, который, поглаживая пальцем верхнюю губу, взирал на них с явным любопытством, развернул Загира на сто восемьдесят градусов и дал ему любовный, братский подзатыльник.
– А ну, марш! – И когда Загир, понимающе оглянувшись на них, исчез, снова обратился к Милке: – Зачем тебе следствие понадобилось? – Его всегдашней усмешки не было на этот раз. Прищуренные глаза смотрели настороженно, цепко.
– Просто так, – сказала Милка. – Для ясности. А тебя что, волнует это?
– Меня? – удивился Ашот. – Нет! Мне это совсем ни к чему. Но и тебе – тоже.
– Мне – к чему, – сказала Милка. – И ты это знаешь.
– Ничего я не знаю! – обозлился Ашот. – Ты тоже не знаешь. Поняла? Не навыдумывай глупостей!.. Миледи… – добавил он после паузы и, круто развернувшись, зашагал прочь от нее. – Загир? Где ты?!
А Милка, опустив голову, побрела домой. Но возле двери, что вела со двора в подъезд Анатолия Степановича, задержалась, потом решительно рванула ее на себя и словно окунулась в прохладные, густые после уличной яркости сумерки лестничной площадки.
* * *
Елена Тихоновна куда-то вышла. Квартира была по-прежнему не на замке, но Милка позвонила. И когда Оля открыла дверь, что-то дрогнуло в ее лицо. Но обрадовалась она или нет, понять было невозможно.
Прошли в комнату. Оля выдвинула для Милки стул, сама села на угол кровати.
– Что они здесь делали, Оля?
Та повела плечами: она не знает.
– Мама ничего не говорила?
Оля опять неуверенно шевельнула одним плечом. Потом ответила:
– Нет.
– Но почему ты так расстраиваешься?
– Папа не велел вызывать милицию… – упрямо повторила Оля.
Милка заерзала на стуле.
– Потому что он думает – это сделал кто-нибудь из нашей школы, да? – спросила она.
Приподняв голову, Оля долго смотрела на нее в упор. Недавняя растерянность ее исчезла, в лице проступила та всегдашняя отцовская твердость, которая делала его похожим на героев кино: благородных, мужественных. И голос ее прозвучал спокойно, когда она ответила:
– Да…
– Кто? – спросила Милка. И глянула на ковер за Олиной спиной.
– Я не знаю, – сказала Оля.
– Но ты подозреваешь кого-нибудь?..
Оля помедлила, тряхнула головой.
– Нет…
«Да! – подумала Милка. – Да! Ты кого-то подозреваешь! Но кого?..»
Они сидели друг против друга, обе немножко усталые от напряжения. И молчание снова затянулось, когда скрипнула входная дверь.
Елена Тихоновна остановилась у входа в Олину комнату, помедлила, раздумывая, заглянуть ей к девчонкам или пройти мимо. Вошла и, скрестив на груди руки, посмотрела сначала на Милку, потом на Олю и опять – на Милку.
Милка почувствовала своим настороженным чутьем, что с языка Елены Тихоновны вот-вот – и слетит вопрос, ненужный, неуместный… Упредила ее:
– Что они говорили, тетя Лена?
– Ничего… – ответила Елена Тихоновна. – Я говорила, а они спрашивали.
– О чем спрашивали?
– Я пойду, гляну, – кажется, почту принесли… – вмешалась Оля с явным намерением убежать. Глаза ее, когда она от выхода посмотрела на Милку, были влажными.
– Спрашивали, кого я подозреваю, – ответила Елена Тихоновна, не обратив ни малейшего внимания на дочь.
– Что вы ответили? – спросила Милка, зная, что этого не следовало спрашивать, и напрягла все силы, чтобы не утратить самообладания.
– Да это ребенку ясно! – Черные, в глубоких глазницах глаза Елены Тихоновны будто укололи Милку. – Из тех, кто бывал у него, кто видел… Может, кто из твоих, Милка, которые гуляли, – жестко добавила она.
– В ту форточку не пролезет ни один из наших ребят, тетя Лена! – воскликнула Милка и, словно бы защищаясь, прижала руку к груди.
– А из девочек? – спросила Елена Тихоновна.
Какое-то время ошарашенная Милка не могла не только сказать что-нибудь – даже подумать ни о чем не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36