Она волновалась за Стаську больше, чем он сам! Хотела обозлить себя этой мыслью, однако в душе царила та же безрадостная пустота, растерянность да еще страх, и обмануть себя не удалось.
Юрку заметила, когда тот подходил к ней. Невольно устремилась навстречу. И легко позаимствовала у него немножко спокойствия.
Остановились неподалеку от лестницы. Коридорная суета теперь не досаждала Милке. Пока напротив стоял Юрка, малышня обтекала их, как ручейки обтекают в половодье тяжелый камень.
– Раньше ты так не бегала! – Он засмеялся.
– А ты замечал, какая я была раньше?..
Юрка кивнул, радостью своей как бы освобождая Милку ото всех ее многочисленных тревог.
– Я всегда замечал тебя!
И захотелось Милке сказать ему в ответ что-нибудь приятное, доброе, такое же незамутненное, как его обращенная к ней улыбка.
– Ты зачем наговариваешь на себя – про то, что случилось?..
– Но ведь ты испугалась за Стаса?
– Да, – ответила Милка. Поглядела на него снизу вверх пытливо, без тени шутки на лице. – Испугалась. А ты что-нибудь знаешь про это? Только честно!
– Нет! – Юрка весело тряхнул головой. – И знать не хочу! А когда это случилось – меня и вовсе другое интересовало.
Милка сделала вид, что не поняла его.
– Стаська здесь? – спросила она.
– По-моему, да! А зачем тебе это? – спросил Юрка. – Ну все это: что было, что есть! – В голосе его послышались нотки недовольства.
– Надо! – серьезно ответила Милка. – Надо, понимаешь?! Очень надо… Я сама не знаю, зачем. Но мне так надо.
Юрка помедлил, притушив на лице чрезмерную радость.
– Значит, мы и сегодня никуда не сходим?.. – спросил он после паузы.
– Наверно, нет, Юра, – честно призналась она. И добавила с кроткой, извиняющейся улыбкой: – Я не смогу, наверное, понимаешь?
Юрка снова помедлил.
– Заглянуть к тебе вечером?..
Появилась и прошла за его спиной в сторону лестницы Оля.
Коридор начинал пустеть перед звонком.
Держась рукой за широкие, отполированные «головастиками» перила, Оля взбежала на несколько ступенек. Потом замедлила шаги. Остановилась и посмотрела на Милку задумчивым отцовским взглядом.
Стала подниматься выше.
И в прежние времена не по-девчоночьи строгая, сдержанная в движениях, она выглядела теперь окончательно повзрослевшей. Милка с грустью подумала, что и усталость, и потухшие, в синих обводах глаза могут остаться у Оли навсегда…
– Давай потом все решим? – просительно сказала она Юрке. – После уроков, ладно?.. Я пока ничего о себе не знаю!
И оттого, что голос ее звучал виновато, Юрка снова повеселел. Согласился: «Ладно!» – и уже хотел уходить, но приостановился, чтобы неслышно, одними губами сказать: «Я тебя люблю!»
Милка покраснела и не решилась войти в класс одновременно с ним. Автоматически сделала несколько шагов назад, в сторону раздевалки, когда Оля негромко окликнула ее:
– Мила!..
В замешательстве расставания с Юркой Олю она выпустила из виду и задержалась теперь, выжидающе глядя на нее, пока та спускалась на этаж.
Оля остановилась в двух-трех шагах от нее и, прямая, гордая, непонятно медлила какое-то время.
– Помнишь, Мила… Ты спрашивала меня про новогодний бал?.. Ну… что сказала мне тогда Надежда Сергеевна?..
За колготой новых треволнений Милка выбросила из головы не только этот разговор, но и самое учительницу Надежду Сергеевну. Теперь, глядя на Олю, неожиданно обеспокоилась.
– Так вот… – сказала Оля. Было заметно, что ее намерению высказаться предшествовали долгие колебания, и ото придало Олиному голосу еще большую строгрсть, даже официальность. – Я не хотела тебе… Но – чтобы честно. Мы тогда… Нет, не дружили. Но Юра ходил ко мне… Предлагал дружить. А когда играли в почту, прислал письмо… – Она запнулась на мгновение. – Ну, что я нравлюсь ему… Так вот Надежда Сергеевна сказала мне тогда, чтобы я ему не верила. Сказала, что он многим девочкам такие записки шлет. И раз даже говорил такое же ей самой… Ходил за ней. Ну… следил. А одной девочке даже испортил жизнь… Вот, – добавила Оля. – Это я – чтобы честно.
Милка не могла произнести ни слова, когда она повернулась и пошла на второй этаж.
«Врешь! – всем существом протестовала Милка. – Вре-ешь, О-ля!!! Врешь ты!» Но колени ее впервые как-то противно тряслись и голоса не было.
Мысли и чувства ее словно бы одеревенели, когда она входила в класс. И показались вырубленными из дерева лица, стали неподвижными остекленевшие глаза. Да и сама она, как смешной, обструганный Буратино, протопала до своего места нелепо четкими, деревянными шагами.
Только здесь, уже за партой, щелкнув, разомкнулась какая-то сковывающая ее связь. Все чувства Милки пришли в движение. И вместе с ужасом, унижением, которые она испытала в этот миг, явилось желание громко закричать на весь класс: «До чего глупо врет Олька!»
И, наконец, ведь Милка – она сама по себе, не все ли равно ей, что там было раньше у Оли?!
Ах, как хотела Милка, чтобы ей это было действительно все равно!
* * *
Олина заступница оказалась легкой на помин.
Все происходило, как во сне, и оборачивалось при том самой грубой явью.
Никто не успел встать, когда рывком отворилась дверь и в класс, потерянная, разбитая, что бросилось в глаза сразу, вбежала химичка. Не Клавдия Васильевна (которую, что бы там ни было, ждали десятиклассники), а Надежда Сергеевна – бывший кумир двенадцатой средней, чье имя Лялька Безуглова записала в анкете, отвечая на вопрос: «Кто из окружающих пользуется твоим наибольшим уважением?»
Энергичная, веселая в прежние времена, она мало походила на себя, когда с разбегу, будто уткнувшись в невидимую преграду, остановилась против класса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36