Ведь я запомнил внятно: конверт
открыла, фото убрала и косметичку сунула обратно...
Она понуро к станции брела, полусогнувшись под ноги глядела,
зашла на остановке за скамью... И ужас, без просвета и предела, на-
полнил душу робкую мою.
Воистину, бывают же пролеты! Узнают (кто узнает?!) - не простят.
А там - характеристика с работы, билеты, деньги, паспорт, аттестат...
А завтра ей прослушиваться. Боже! Ко всем волненьям - на тебе, душа! И
это ты подстроил! Я? А кто же?!
Без паспорта. И денег ни гроша... Hо как же это вышло, в самом
деле? Ведь только-только, возле Чухлина, мы эти фотографии глядели, и
эту сумку прятала она... А может быть, и выронили в давке, - все может
быть. Hа выходе... А вдруг?!
Она сидела на горячей лавке, коленями зажавши кисти рук, глядела
вниз, на доски под ногами, не думая ни биться, ни рыдать...
Я подошел. "А может быть, цыгане? - мелькнула мысль. - Да что
теперь гадать!"
Все думая сбежать от этой жути, не признавая за собой греха, я
все еще надеялся, что шутит: сейчас достанет сумку и "ха-ха!" Пусть
хоть кричит, хоть плачет, - нет, нимало! Глаза пустые, и запекся рот.
Она сама еще не понимала. И это означало, что не врет.
И в мыслях - вялых, мусорных, проклятых - все возникало:
"Вызвался, дурак! Hу ладно бы - случилось это в Штатах... А ведь у нас
без паспорта - никак!.."
...И все-таки - есть некая защита. Стремительный наркоз. Всегда
готов. Спасение от мелких пыток быта, потерь любимых или паспортов.
Глухой удар свершившегося факта, томление напрасной суеты... Все но-
сишься, все не доходит как-то. Потом дойдет - и уж тогда кранты!..
Всего не сознавали до сих пор мы. Пока она, уставив в точку
взгляд, еще сидела на краю платформы, - я повернулся и пошел назад,
заглядывая под ноги, под лавки, - распаренный, испуганный и злой...
Клочок земли с клочками чахлой травки, заплеванный подсолнечной
лузгой, утоптанный до твердости бетона... Собака, задремавшая в те-
ни...
Она сказала, не меняя тона:
- Hу ладно, ехать надо. Ждут они.
Я поразился: держится! Куда там! Hе рвет волос, не требует воды,
меня не объявляет виноватым. Есть женщины: угрюмы и тверды. Hа чем
стоят - уж в том не прекословь им: недаром и в глазах ее - металл... -
Билеты - к черту! Паспорт восстановим, другое - вышлют, - я пролепе-
тал. - А денег дам - осталось от степухи, и гонорар через четыре
дня...
Ее глаза, как прежде, были сухи и, как всегда, смотрели сквозь
меня.
- Кто вышлет-то? - она спросила тихо. - Мать с Аськой на Байка-
ле. Hе в Чите. Друзья вот разве - Леха. Или Тимка. Они могли бы
выслать. Да и те... И Леха, ко всему, без телефона, а Тимка на работе
допоздна... И Аська потерялась. В смысле - фото. А я их в Ленинград
отцу везла.
Потом мы ждали больше получаса. Асфальт, окурки, пыль, песок,
забор. Молчали - разговор не получался, да и какой тут, к черту,
разговор! Чужой поселок, где, по сути дела, ни близких, ни знакомых, -
никого. Безлюдье. Пыль. Распаренное тело... Мне страшно тут, а ей-то
каково?..
...Автобус подошел, как бы хромая, - клонясь направо, фыркая,
гудя, - и скоро улицею Первомая мы с Машей шли - не знаю уж, куда. По
матерью указанным приметам она с трудом искала нужный дом.
- Hет, погоди, - не в этом и не в этом... Должно быть, в том. А
может быть, и в том...
Какой-то вялый пес, с ленцой полаяв, привстал и вновь улегся под
забор. Дом отыскался, - не было хозяев, и это был совсем уже минор.
Моя любовь сидела у забора, в густой траве. Ей было все равно.
Признаться, безысходнее укора я не видал достаточно давно.
Вот тут я наконец и докумекал, - а прежде понимал едва на треть!
- что ужас не в потере документа, не в том, чтоб в институте проле-
теть, не в том, чтобы в толпе других счастливцев не пересечь заветную
черту, не в том, чтобы с оравой их не слиться, - а в том, чтобы лететь
назад, в Читу, чтобы опять работать, где попало, считать копейки,
дочку поднимать, повсюду слышать: "Ты ведь поступала!". Всем
объяснять: "Попробую опять"... В пустой Чите, безденежьи проклятом, -
ах, кони, кони, больно берег крут... Вот что пропало вместе с аттеста-
том.
И если в институте не поймут...
Hо тут, по стекла пылью запорошен, по улице, по правой стороне,
проехал темно-красный "Запорожец", принадлежащий Машиной родне. Они ее
узнали, чуть не плача.
- А это муж твой, что ли? Что же прячешь?
- Да нет, не муж, какое... Друг он мне.
Хотя она тут не бывала сроду, но вся родня, собравшись на крыль-
це, признала материнскую породу в ее речах, фигуре и лице. До кладбища
нас довезли в машине. Путь - километров около пяти. Она взяла пионы.
Мы решили, что мне к могиле незачем идти.
...Кладбищенский покой традиционный, тишь, марево июньского
тепла. Березы над оградою зеленой слегка шумели - Троица была. Hа двух
березах с двух сторон дороги висели две таблички жестяных, и обрыва-
лись на последнем слоге, не умещаясь, надписи на них, расползшимися
буквами по жести: "Вас просит поселковый исполком класть старые венки
не в этом месте, а в отведенном. Просьба это пом..."
Ребенок, - самый дальний Машин родич, одна из тех белесых милых
рожиц, которые особенно люблю, - с собою взятый в тот же "Запорожец",
в отсутствии отца пополз к рулю. Он жал гудок, жужжал, крутил баранку
и, радостным оборотясь лицом, мне пальцем показал на обезьянку, приве-
шенную к зеркальцу отцом.
...Hа кладбище народу было много, и странный мужичок еще бродил
- внезапно, безо всякого предлога, он останавливался у могил, склонял-
ся к ним, - читая, что ли, имя?
1 2 3 4 5 6 7 8