– Как обстоят дела с Францией?
Мортон не выказал удивления от перемены темы беседы.
– Я еще не получил известий, но ожидаю со дня на день, нет, с часу на час, известие о том, что договор утвержден.
– И они непременно освободят Дорсета?
– Это второе условие.
– Я хочу, чтобы мне дали знать об этом в любое время дня или ночи. Пошлите за мной в спальню Ее Величества, если не сможете найти меня в моей.
Теперь Мортон был удивлен. Все обсуждения государственных дел обычно тщательно проводились в стороне от апартаментов Элизабет.
– Хорошо, Ваше Величество. Есть ли нечто особое в этом разговоре, о чем бы я не был осведомлен?
– Нет. Это всего лишь глоток меда, который позволит проглотить горькую пилюлю. Когда мы встретились впервые, Ее Величество хотела, чтобы я освободил Дорсета. Она заводила об этом разговор несколько раз, испытывая естественно большую привязанность к… – Генрих сделал паузу, – своей семье. Когда у меня будет известие о том, что он освобожден, я сообщу ей, что не могу взять ее в путешествие по стране, и в качестве утешения предложу ей присутствие ее брата.
Архиепископ с облегчением вздохнул. Все советники Генриха были настроены против того, чтобы Элизабет сопровождала его. Он выслушал их как всегда терпеливо, но до сего момента не признавался в том, что же оказывает на него большее влияние: желание своей жены или совет своих министров.
Через три дня, в самый подходящий момент, когда Генрих занимался своими обычными дневными делами, поступили, наконец, новости. Был доставлен пакет с письмом Дорсета, учтивым, полным многословных благодарностей и бессмысленных торжественных заверений в искренней преданности. Генрих решил, что Элизабет будет довольна, хотя сам почувствовал отвращение.
Этой же ночью, во время своего обычного визита к жене, он принес с собой письмо. Сначала любовь, потом новости или сначала новости, но уже без любви, раздумывал Генрих. Физическое влечение не занимало его мысли, потому что все его сексуальные желания были полностью удовлетворены в течение последних двух месяцев. Он просто хотел знать, какой же из этих двух вариантов меньше всего рассердит Элизабет. За последние несколько недель она стала еще более нервной и склонной ожесточенно спорить с ним из-за любого пустяка. Если это тот милый характер, который нахваливала Маргрит, то Генрих с трудом мог себе представить, какой же она тогда считала сварливым. Когда он пожаловался ей на это, Маргрит бесстрастно посмотрела на сына и посоветовала уже более яростным тоном не обижать свою жену.
Вопрос о том, с чего начать – с новостей или с любви – так и не был решен. Элизабет встала, как только увидела его, и нервно выпалила:
– Что случилось, Генрих? В чем дело?
– Ничего плохого. У меня есть новости для тебя. Одни немного разочаруют тебя, зато другие очень хорошие.
– Плохие новости?
Ее голос дрожал, а глаза расширились, как у испуганной лошади. Генриху хотелось закричать, что она должна признаться и облегчить свою душу, что он простит ей все, что бы она ни сделала. Вместо этого он сказал успокаивающе:
– Не плохие, а хорошие новости. Я заключил договор с Францией. Через несколько недель твой брат Дорсет будет дома.
Элизабет покачала головой.
– Нет, на твоем лице написано совсем другое. Но ведь ты не намерен причинить вред Дорсету, правда?
Генрих закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Я не намерен причинять вреда никому, мужчине или женщине, кто бы это не сделал по отношению ко мне. Успокойтесь, мадам.
– Мадам! Мадам! У меня есть имя. Ты что, не можешь называть меня по имени?
– Элизабет, успокойся. Если ты хочешь теперь пилюлю, которую я подсластил, то вот она. Я решил не брать тебя в путешествие по стране. Мне совершенно ясно, что ты не совсем хорошо…
– Я должна поехать! Я поеду! Генрих, ты не можешь оставить меня здесь. Я хочу поехать.
С побледневшим лицом она выскользнула из кровати и направилась к нему, распахнув халат, под которым было обнаженное тело. Генрих не успел осознать свои эмоции и подчинить их себе, и на его лице отразилось такое отвращение, что Элизабет вскрикнула и отпрянула в сторону. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Чени и Уиллоубай с наполовину обнаженными мечами. Как ни быстро они действовали, Генрих был быстрее. Он запахнул халат Элизабет и обнял ее рукой. Затем он обернулся к дверям и улыбнулся.
– Ее Величество лишилась самообладания, услышав известие о договоре с Францией и освобождении ее брата. Пришлите к ней ее дам.
– Нет, – прошептала Элизабет, вцепившись в него, – нет, Генрих, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.
– У нас будет для этого достаточно времени, когда ты будешь более сдержанной. Я уезжаю не завтра.
– Генрих, я не это имела ввиду. Я подумала о другом. Мне холодно.
Это была правда. Она дрожала, и Генрих чувствовал холодные прикосновения ее пальцев в тех местах, где она сжимала его халат, они были похожи на лед в бархате. Он подал знак, и фрейлины королевы удалились.
– Возможно, если ты скажешь мне, почему ты так настаиваешь на том, чтобы ехать со мной?..
– Не знаю. Я боюсь.
– Меня или за меня?
Она вела себя так, как будто не слышала его, но ее глаза показывали, что у нее на уме.
– Говорят, что ты никогда не передумаешь после того, как примешь решение.
– Это не совсем так, но здесь я не передумаю.
Его определенность, казалось, успокоила ее. Элизабет перевела дрожащее дыхание и сказала:
– Иди в постель.
Генрих недолго колебался. Он решил, что это небольшая плата за то, чтобы избежать устроенной ею сцены, но когда он начал машинально ласкать ее, она схватила его руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123