- Я была очень рассержена, Доминик. Иногда люди в гневе говорят то, о чем не думают.
Доминик долго смотрел на нее в упор.
- Ты хочешь убедить меня в том, что любишь янки?
Можно сказать «нет». Это было бы очень просто. Но Эммануэль всегда старалась говорить сыну только правду.
- Нельзя ненавидеть того, кого ты не знаешь, - ответила она, тщательно подбирая слова. - И думать о человеке плохо только потому, что он носит форму или имеет кожу другого цвета.
Доминик смотрел на нее удивленными глазами.
- Но разве это правильно, что янки здесь делают?
- Нет.
- Тогда они плохие люди?
Эммануэль с силой выдохнула.
- Если бы все было так просто… - Она хотела съесть ложку супа, но передумала. - Если ты поел, иди умойся и надень шляпу. Нас ждет бабушка, и я не хочу опаздывать.
Доминик отодвинул стул и поднялся.
- Могу я взять свой пугач?
- Да, да. Но поспеши.
Быстро поведя носом, белка скользнула вниз по стволу орехового дерева, которое росло перед оградой старинного домика на Эспланад-авеню. Пробежав половину пути, она насторожилась и завертела головой, изучая залитую солнечными лучами лужайку. Эммануэль улыбнулась - зверек был совсем маленьким и не подозревал, что опасность поджидала его повсюду.
- Можешь целиться своим пугачом где угодно, но только не у этой ограды, мой мальчик, - мягко произнесла Эммануэль. - Иначе я заставлю тебя красить все заборы вокруг двора.
- Ну, мама! - заканючил было Доминик, но быстро прекратил, когда нашел для сушеных ягод другую цель - шарик на столбике ограды. Ягода точно поразила шарик, и по заросшей деревьями улице пронесся победный крик, от которого белка поспешно нырнула в раскидистую листву.
Эммануэль беспокоилась за сына. У Доминика было много различных игрушек, в том числе пугачей. Они продавались за ничтожную плату у Джексон-сквер облаченным в одеяла полуобнаженным человеком с бронзовой кожей. Как все мальчишки, Доминик очень любил военные игрушки, но в последнее время это стало беспокоить Эммануэль.
- Так и должно быть, - как-то сказал ей Филипп незадолго до своей гибели, когда она пожаловалась на интерес Доминика к «кровавым забавам». - Здесь такая жизнь - охота, рыбная ловля, езда на коне. Плантаторы развлекаются именно этим. Ему нужно полюбить все это.
- Он уже увлекается этим.
- И ты думаешь, это плохо? - спросил Филипп, и глубокая морщинка пролегла меж бровей. - Доминик не будет таким, каким ты хочешь его видеть, - он будет собой. - Филипп взял Эммануэль за руку, что делал крайне редко. - Мы с тобой плохо вписываемся в наше общество, Эммануэль, и это не принесло нам ничего, кроме неприятностей. Но Доминик соответствует этому миру. Так пусть он получает удовольствие.
Эммануэль печально улыбнулась на эти слова.
- Мой мудрый Филипп, - произнесла она.
И она не стала отбирать у сына его ружье, длинный охотничий нож и пугач, однако строго запрещала ему стрелять в то, что нельзя потом съесть. Возможно, ее мальчик не будет ученым или доктором, но он должен вырасти человеком, уважающим чужую жизнь.
- Мама, - позвал Доминик, обхватив рукой столб ворот, ведущих к массивному подъезду дома семьи де Бове. - Мы опоздали. Опять. Здесь уже много народа.
Сегодня у Мари-Терезы собирались дамы со всего города. По какой-то неведомой причине, которую Эммануэль не могла объяснить, ей очень не хотелось участвовать в этом мероприятии - шить рубашки и вязать носки для пленных, подобно верным долгу дочерям и правильно ведущим себя вдовам. Совсем недавно, теплой, напоенной жасмином ночью, она уединилась с человеком, которого должна была считать врагом. И даже сейчас, когда Эммануэль думала о майоре, она не чувствовала вины. Бесстыдное, горячее желание наполняло ее сердце.
- Мама, - позвал Доминик.
- Иду, - ответила она и ускорила шаги.
Не прошло и часа, как Эммануэль горько пожалела, что согласилась сюда прийти. Сидя рядом с Клер Ла Туш на обшитой полотном софе между высокими окнами гостиной, Эммануэль тихо ругалась про себя, стараясь соединить вместе два куска рубашки, которую ей поручили шить.
- Ба, - произнесла она тихо, затем бросила быстрый взгляд через комнату туда, где Мари-Тереза наблюдала за работой двух почтенных дам. - Что-то не так.
- Увы. - Клер наклонилась вперед, с подозрением глядя на результаты труда Эммануэль. - Ты пришиваешь карман к спине.
Эммануэль в досаде откинулась назад.
- Вот поэтому я и не приходила на эти собрания раньше.
Мягко рассмеявшись, Клер взяла из ее рук наполовину сшитую рубашку.
- Тогда почему ты пришла сегодня? - Она тоже посмотрела на Мари-Терезу. - Знаешь, ничего примечательного здесь ты не увидишь, даже если начнешь шить так же хорошо, как ухаживаешь за больными. Но, - она нахмурилась, рассматривая то, что сделала Эммануэль, - шьешь ты неважно.
- Я пришла потому… - Она осеклась, поскольку не хотела говорить Клер или кому-нибудь еще о том, как одиноко она чувствует себя последнее время. Ощущение оторванности от мира не покидало Эммануэль. - Я пришла потому, что никогда здесь не была. - В гостиной находилось около двадцати женщин. Не меньше половины были в траурных платьях - по мужу, сыну, брату, отцу или кузену. - Не думаю, что это правильно.
- Ты и так делаешь достаточно, - буркнула Клер, пытаясь исправить ошибку Эммануэль.
- Как и ты.
Клер быстро глянула вверх, зрачки ее глаз были как-то странно расширены, словно от страха.
- Но по другой причине, да?
- Клер, - начала Эммануэль, но в это мгновение коренастая горничная в отлично выглаженном платье принесла кофе; за ней двигался Батист с тяжелым серебряным подносом, наполненным сандвичами и небольшими пирожными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89