С волосами, пламенными, как восход солнца в ясный день, с глазами, зелеными, как шэмрок, Дэнси воистину была прекраснейшим творением Господа.
Хаулихэн знал, что она действительно хорошая девушка. Никогда ничего предосудительного, хотя отец Тул сказал ему как-то по секрету, что она бывает порой вспыльчива и склонна к озорству. Но со дня своего приезда из Америки (это было давно, он и не упомнит когда) обе они, и Дэнси, и мать ее Идэйна, упокой, Господи, ее душу, были добрыми, богобоязненными прихожанками.
И весь приход сочувствовал им и жалел их, глядя, как они батрачат на Фэйолана Карри. Говорят, он страшно разъярился, когда Идэйна с девочкой вернулась домой; с тех пор бедняжке довелось терпеть неописуемые издевательства.
Отец Тул не раз признавался Джону, как он страшится того дня, когда его позовут соборовать старого Фэйолана, уж очень велико было искушение отказать этому негодяю в последнем отпущении грехов. Хотя, конечно, никуда не денешься, все равно призовут, потому что, когда смерть уже не за горами, умирающие вдруг начинают очень заботиться о своей душе. И хотя Фэйолан и глазом не моргнул, когда отец Тул осуждал его за то, что он продал свою дочь Идэйну торговцу, покупавшему жен для ирландских поселенцев в Америке, ни Джон, ни отец Тул не сомневались, что, когда настанет час предстать перед Творцом, старый грешник на коленях будет вымаливать прощение.
И в эти дни, наблюдая, как Дэнси кладет желтые цветы на холмик сырой земли, ставший последним пристанищем Идэйны Карри О'Нил, Джон Хаулихэн каждый раз тревожился, что будет с нею теперь, когда рядом нет больше матери, чтобы защитить ее. Рассказывали, что, хотя Идэйна безропотно, как рабыня, служила своему отцу, она превращалась в волчицу, яростно защищавшую своего детеныша, когда дело касалось Дэнси.
С сожалением покачав головой, пономарь снова взялся за работу, мысленно пообещав непременно помолиться за осиротевшую девушку.
Дэнси опустилась на колени, положила желтые нарциссы на могилу и, гладя ладонью землю, прошептала:
– Как мне тебя не хватает, мамочка, как я тоскую по тебе!
Затем, поднявшись, она оглянулась на катившее свои волны Ирландское море. Прохладный ветерок швырнул ей в лицо пряди длинных волос, и мысли ее унеслись сквозь время, назад, в другие края, к другой могиле. Кажется, это было так давно, – в тот день, когда дядя Дули делил с ней ее детское горе над могилкой брата, умершего, едва успев родиться, – но Дэнси этого никогда не забудет.
Она смотрела на холм, полого спускавшийся к воде, и горькая улыбка тронула ее губы при виде желтых лютиков, качавшихся на ветру. Они всегда напоминали ей о сказке, которую рассказывал дядя Дули, – про желтые цветы, вырастающие на могилках гномов.
– Если в душе ты веришь в это, значит, это правда, – уверял он ее.
Наивные детские иллюзии – утешительная вера в то, что мать видит ее, знает о нарциссах, которые она каждый день приносит ей на могилу как символ вечной любви…
Дэнси не хотелось думать о том, что ждет ее вечером. Даже когда мать была еще жива, работать в таверне было очень неприятно, но тогда Дэнси по крайней мере знала, что есть на свете человек, который ее любит, знала, что мать всегда готова вступиться за нее и поставить на место этих хулиганов, когда они заходили слишком далеко в своих грубых шутках. А теперь ее некому защищать: дед не любит, когда она дает отпор приставаниям пьяных ухажеров. Он говорит, что каждый приходит в его таверну с какой-то целью: посетители – чтобы отдохнуть и повеселиться, он – чтобы делать деньги, а она – чтобы делать то, что ей велят.
Идэйна тут тоже настрадалась, и единственное утешение, которое оставалось у Дэнси, – это сознание, что теперь ее мать покоится в мире.
Единственной отрадой для Дэнси были воспоминания. Однако мать отказывалась говорить о прошлом и не отвечала на ее вопросы.
Дэнси упрекала себя, что не скучает по отцу. Она чувствовала себя виноватой – но отец помнился ей холодным и равнодушным. Другое дело – дядя Дули. Мысли о нем всегда наполняли ее печалью, она безмерно тосковала по нему и знала, что никогда, никогда не забудет того счастья, которым он озарил ее детство. Научившись читать и писать, девочка не раз просила мать дать ей адрес дяди. Ей хотелось написать ему, но мать каждый раз отказывалась, повторяя, что пора его забыть, пора забыть все, что связано с прошлой жизнью в Америке.
Потом Дэнси узнала о бушевавшей там страшной войне. Война называлась гражданской. Север воевал против Юга, отец против сына, брат против брата. Все это началось из-за рабства и еще чего-то, называемого правами штатов. Но Дэнси никак не могла понять, зачем люди убивают друг друга. Почему бы рабовладельцам просто не освободить своих рабов и раз и навсегда не покончить с этим. Это же несправедливо – держать людей в рабстве!
Беспокоясь за дядю Дули – ведь война могла коснуться и его – и подавляя чувство вины за то, что совсем не тревожится об отце, Дэнси стала читать все, что только могла найти, об этой войне. Когда она узнала, что Средний Теннесси сдался федеральной армии, она тотчас поделилась с матерью этой, как ей казалось, печальной новостью и была поражена ее реакцией.
– Мне нет никакого дела до этой войны и нет дела до Теннесси, – холодно сказала Идэйна. – Я и так еле дотягиваю каждый день до вечера, и у меня нет времени думать о людях, которые не думают обо мне. Я тебе уже тысячу раз говорила: забудь о них. Обо всех.
– Но я не хочу забывать дядю Дули, – робко возразила Дэнси. – Я люблю его.
– Зато он тебя преспокойно забыл, – горько заметила Идэйна. – Да он и не любил никого из нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95