И тут я увидел, как они вскочили и побежали еще дальше назад. С ревом восторга туареги опять повернули. Теперь они были совершенно уверены в своей победе.
Тогда сержант Лежон встал на скалу и спокойно, как на учении, приказал открыть огонь. Ревущая орда была от нас в пятидесяти метрах. Мы стреляли с такой скоростью, с какой руки могли перезаряжать винтовку, и ни одна нуля не пропадала даром. Это было дикое избиение. Туареги столпились в нерешительности, попробовали атаковать, потом бросились назад, задние ряды смяли передних, и вдруг вся орда рассыпалась и побежала, оставив на месте боя около половины своего состава.
Но оставшиеся не все были убиты или ранены, бойня превратилась в отчаянный рукопашный бой. Сознавая безвыходность своего положения, спешенные нашими пулями, туареги бросились на нас, и с примкнутыми штыками мы хлынули на них вниз по склону холма. Они не выдержали удара и бежали, а Лежон быстро развернул стрелковую цепь и стал расстреливать бегущих.
Так я впервые получил свое боевое крещение. Я убил одного человека штыком и, по крайней мере, троих пулями. Чтобы успокоиться, я заставил себя думать о том, что эти туареги были в сущности не людьми, а волками. Профессиональными убийцами, избивавшими не только неверных, но и своих собственных соплеменников, мирных арабов, пастухов и крестьян.
Человек, которого я убил штыком, убил бы меня, если бы я опоздал. Он бросился на меня с широким прямым мечом, таким, какой был в употреблении у крестоносцев, и разрубил бы меня пополам, если бы я не успел отскочить в сторону и ударить его в грудь штыком. Штык вошел до самого дула.
У Дигби рубашка была разорвана пикой, и он очень о ней горевал. Он застрелил своего противника на расстоянии полдюйма и опасался, что такой выстрел не будет сочтен приличным в спортивных кругах туарегов. Майкл, на учении взявший первый приз по штыковому бою, на этот раз почему-то дрался прикладом. К счастью, никто из наших друзей не был даже ранен.
Бой продолжался полчаса, и туареги потеряли больше ста человек убитыми. Мы потеряли троих убитыми и ранеными пятерых. Похоронив наших убитых и скрыв следы похорон, мы вернулись назад в Эль-Раса.
На следующий день произошла битва у оазиса Эль-Раса. Наш батальон удерживал оазис против огромных сил противника, пока не пришло подкрепление из Дуаргала и туареги не увидели, на что способна французская вьючная артиллерия.
Мое участие в битве ограничилось тем, что я лежал за стволом пальмы и стрелял, когда было по чему стрелять. Никаких особых приключений я не испытал - это было похоже на день в тире. Я видел, как два эскадрона спаги атаковали огромную массу кавалерии туарегов, пришедшую в смятение от артиллерийского огня. Это было страшное зрелище… После победы у Эль-Раса бригада пошла дальше на юг, и мы пошли впереди бригады. Последующие недели были сплошным кошмаром. Это были невыносимые марши по пылающей пустыне, закончившиеся еще более невыносимым пребыванием в последнем из форпостов французского командования в Алжире - в форту Зиндернеф.
Там мы потеряли Дигби и многих наших друзей. В том числе Хэнка в Бедди. Их отослали в сформированную в оазисе Таннут-Аззал школу конных разведчиков. В этой школе легионеров учили благородному искусству обращения с мулами и делали из них подвижные эскадроны кавалерии.
Это был тяжелый удар для Майкла и меня, но мы надеялись рано или поздно вновь встретиться и, скрепя сердце, решили терпеть и постараться выжить в ужасающей обстановке форта Зиндернеф.
Форт Зиндернеф
Начало было плохое, и продолжение - еще хуже. В этом глиняном форту, стоявшем островком в песчаном океане, очень скоро начались проявления сумасшествия среди солдат. Это был знаменитый кафар, а симптомами его были самоубийства и убийства товарищей.
Я думаю, что безумие проявилось особенно сильно вследствие самоубийства нашего коменданта, капитана Ренуфа, застрелившегося после месяца нашего пребывания в этой глиняной раскаленной печи.
Говорили, что он застрелился потому, что был болен неизлечимой болезнью, но наверное никто ничего не звал. Через неделю после этого несчастья произошло самоубийство капрала Гонтрана. Раньше, чем покончить с собой, этот капрал застрелил одного из сержантов. Я не знаю, почему это произошло, но это для нас было непоправимой потерей. Оба эти человека, так же, как капитан Ренуф, были чудесными людьми.
Но хуже всего было то, что лейтенант Дебюсси, новый комендант форта, внезапно заболел и умер. И тогда в командование фортом вступил не кто другой, как сержант-мажор Лежон. С этого момента атмосфера форта Зиндернеф стала совершенно невыносимой. Укротитель зверей вошел в клетку, и звери знали, что в одной руке он держит кнут, которым вызовет мятеж, а в другой револьвер, из которого беспощадно будет расстреливать мятежников.
Жизнь в форту Зиндернеф больше не была жизнью. Она сделалась постоянной борьбой со смертью. Смерть приходила во многих видах: в виде солнечного удара, кафара и сержант-мажора Лежона.
Кафар был заразителен, почти все солдаты были слегка ненормальны, многие были в значительной степени ненормальны, и во главе стоял Лежон - самый безумный из всех.
Конечно, с точки зрения начальства, - он был нормальным. Он мог поддерживать железную дисциплину, мог с неукоснительной точностью сдавать свои рапорты и безупречно командовать фортом в случае нападения. Но с точки зрения его подчиненных, он был сумасшедшим и, вдобавок, опасным сумасшедшим.
Временами я был рад, что Дигби с нами не было, и желал, чтобы и Майкла не было в Зиндернефе. Опасность быть убитым сумасшедшим неприятная вещь, но она становится в десять раз хуже, если она угрожает не только вам, но и тем, кого вы любите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98