эти конкретные слова ничего не стоят.
– Лектори академике, – говорит он.
– Пый, – отвечает дама, продолжая читать.
В преподавании существует старый прием, основанный на том, что в условиях стресса человек якобы быстрее овладевает языком. Петворт в него не верит, но именно это сейчас с ним происходит.
– Лектори академико прийфиссори университеыии госте-вато офицаыйялии конгресси интернасьыыии коллоквиале дидактико, – выпаливает он.
– Мый, – говорит дама, не поднимая глаза от текста. По ее лицу трудно сказать, понимает ли она хоть что-нибудь; впрочем, время, которое уходит на каждый лист, заставляет в этом усомниться. Остальные пассажиры безропотно ждут и лишь изредка украдкой поглядывают в их сторону. Помощи ждать не от кого.
– Эксченжи амикати, – говорит Петворт, вынимает слепо отпечатанное письмо из Минъстрата культури комитетьиіі и протягивает даме.
– Вый. – Дама берет письмо и закрепляет на дощечке с зажимом, которая покоится на ее пышной груди, предназначенной явно для этой цели и ни для каких больше. Только сейчас Петворт соображает, что письмо написано по-английски и вряд ли устранит затруднения.
Петворт смотрит по сторонам, на стены, на других пассажиров, которые терпеливо дожидаются, что будет дальше. Когда он снова поворачивается к даме, та уже идет к перегородке, за которой работают или таращатся на Петворта мужчины в белых рубашках с черными галстуками. В руках у нее письмо и лекция «Английский язык как среда межнационального общения». Остальные лекции, рассыпанные, перепутанные, остаются лежать на скамье; он начинает было раскладывать листки, но голова занята совершенно другим. Через несколько минут энергичная дама возвращается в сопровождении вооруженного милиционера. Она занимает место по свою сторону скамьи, милиционер, скрипя ботинками по кафельному полу, встает рядом с Петвортом. Дама с исключительной аккуратностью складывает рассыпанные бумаги, разгибая мятые углы правленых-переправленых текстов, расправляя обложки книг; явно в этой культуре принято всё делать тщательно и не спеша. Она не менее аккуратно убирает их в портфель, закрывает его и вручает милиционеру.
– Та? – спрашивает милиционер, указывая на синий чемодан и пакет из Хитроу.
– Та, – отвечает дама.
– Хин, – говорит милиционер и кивает Петворту, чтобы тот шел за ним. Остальные пассажиры с любопытством, не выходящим, впрочем, за рамки приличий, смотрят, как Петворт и милиционер идут по гулкому дощатому помещению. Черные милицейские ботинки ступают с тяжелым стуком, плоские подошвы Петворта – чуть слышно.
– Экченжи амикато! – вопит Петворт.
Милиционер, не отвечая, ведет его к маленькой белой двери с табличкой «ДИРИГЪЯЫІІ».
В помещении, за столом, сидит очень крупный милиционер. Рядом, в пластмассовом кресле, под табличкой «HOKI POKI» курит ароматическую сигарету щуплый человек в штатском, настолько штатском, что это может быть только сотрудник госбезопасности, ХОГПо. Оба читают: крупный милиционер со шрамом на лбу – слепо отпечатанное письмо из Минъстратіі культури комитетьиіі, человек в штатском – лекцию «Английский язык как среда межнационального общения».
– Эксчежи амикато, – говорит Петворт, вставая перед столом.
Крупный милиционер поднимается и медленно выходит вперед; глаза у него голубые, портупея кажется слишком ту-
гой для такой мощной груди. Человек в штатском тушит сигарету. Крупный милиционер останавливается перед Петвортом и оглядывает его с головы до пят, потом раскидывает руки. Внезапно Петворт оказывается в водовороте или турбулентном потоке; его нос прижат к кожаной портупее, плотное сукно мешает дышать, руки чувствуют холодную сталь автомата на спине у милиционера, их ширинки соприкасаются. От милиционера разит потом, сам Петворт тоже вспотел. Милиционер на мгновение отрывает его от себя и держит на вытянутых руках, как большую куклу. Его голубые глаза, с морщинками в углах, останавливаются на лице Петворта.
– Камарадьяки! – кричит он. – Белком ин Слака! – И снова привлекает Петворта к себе, в большой братский водоворот.
Петворт не любит слова «товарищ», у него и приятелей-то никогда не было, но и он сдавленно кричит: «Камарадьяки!», когда милиционер наконец выпускает его из объятий.
– Ротьвитти! – говорит щуплый человек в штатском, весело поднимаясь из-за стола, на котором уже стоят четыре стакана и бутылка. В руке у Петворта оказывается полный стакан прозрачной жидкости.
– Снул! – восклицает крупный милиционер, поднимая стакан.
– Культури! – подхватывает человек в штатском, поднимая свой.
– Мюзика! – говорит милиционер, который привел Петворта, изображая, что играет на скрипке.
– Эксченжи! – говорит Петворт и выпивает свой стакан, после чего начинает ловить ртом воздух – местный персиковый коньяк это нечто незабываемое. Остальные смеются; возможно, слово непонятное или даже неприличное, но какая разница? Петворт в середине какого-то грандиозного мужского розыгрыша, к которому в данных обстоятельствах разумнее всего присоединиться. Четверо людей, двое вооруженные, двое нет, стоят посреди комнаты и раскатисто, по-мужски, гогочут – так смеялись взрослые в гостиной, когда Петворт был маленьким. Постепенно смех смолкает: через окно Петворт видит, как двое солдат ведут к черной машине западного бизнесмена с невскрываемым дипломатом.
– Просим иметь приятный визит, доктор Питвит, – говорит человек в штатском, вручая Петворту портфель. – Такие интересные книжки. Не давайте их никому из наших людей.
Крупный милиционер еще раз заключает Петворта в товарищеские объятия, второй милиционер берет вещи и ведет его из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117