Вчера вечером, надо тебе сказать, я, возможно, заработала для тебя целое состояние! Но ты слушаешь меня?
– О да, мадам, – сказала Гит. – Я вас слушаю.
Брови герцогини нахмурились, лицо выразило настоящий гнев.
– Ты слишком долго учишься называть меня мамой! – почти жестко произнесла она.
Она сама не могла бы объяснить, откуда в ней взялось это раздражительное нетерпение, которое напоминало ярость.
– Я буду называть вас матерью, – машинально ответила Гит.
– Ну вот! – вскричала бедная женщина, впервые заметив бледность дочери. – Значит, я тебя напугала? Можно подумать, тебе плохо…
– Это от радости… – начала было Гит.
– Да! Да! – воскликнула мадам де Шав. – Это от радости! Это, должно быть, от радости! Как же тебе меня не любить! Разве это возможно? Но о чем я говорила? Ах, моя бедная голова так слаба… Да, да, я говорила, что заработала для тебя целое состояние. Представь себе, какой это был печальный дом до того, как ты в нем появились: несчастье сделало меня злой, а человек, которому я, откровенно говоря, должна быть признательна, мой муж, страдал от моей суровости, от моей холодности…
– Мой отец? – спросила мадемуазель Гит.
– Нет-нет, – живо откликнулась мадам де Шав. – Это не твой отец. Как, разве ты этого не знаешь? Господин де Розенталь, значит, не сказал тебе?
– Он ничего мне не сказал, мадам, то есть матушка, – прервала ее модистка. – Он сказал: ты узнаешь обо всем от своей матери.
– Этой ночью, – тихо, словно говоря сама с собой, продолжала герцогиня, – я долго думала о нем. Я полагаю, что могла бы его полюбить, раз ты его любишь. В нем есть многое, чего я не приемлю, но у людей его национальности бывают странные характеры. Не останавливай меня…
Гит, разумеется, и не думала возражать. Она томно раскинулась на подушках и очень напоминала красивую статую.
Герцогиня поглядывала на нее украдкой, и облачко тревоги набегало на ее прекрасное лицо.
– Я говорила тебе, что мы были несчастливы, – снова начала она. – Это из-за меня, наверное, ибо я причинила немало зла моему мужу. Вчера, думая о том, что ты должна прийти и что тебе, помимо моей нежности непременно понадобятся и его привязанность, и богатство, и благородство – в общем, все, я сказала ему… я попросила господина де Шав зайти ко мне. Он уже давно не бывал здесь. Он пришел, правда, удивленный и не такой счастливый, как я ожидала. Мне он показался даже мрачным и очень переменившимся. Но он меня любит, понимаешь, пусть даже помимо своей воли, он меня любит так же сильно, как я обожаю тебя; он не смог сопротивляться мне, и я видела, как в нем возрождается страсть, которая совсем еще недавно меня ужасала… И он на коленях обещал мне, что ты станешь его дочерью, и клялся, что отныне у него не будет радостей вне стен нашего дома…
– Значит, до этого он вас обманывал? – с явным любопытством спросила мадемуазель Гит.
Во взгляде герцогини промелькнуло удивление.
– Ты замужем, это верно, – прошептала она, – но ты слишком молода, чтобы говорить так… Тебе достаточно знать, что я ради тебя пошла на жертву, которая и сегодня кажется мне слишком большой. Отблагодари меня поцелуем, доченька, я это заслужила!
Мадемуазель Гит приблизила к губам герцогини свой лоб.
– А ты? – спросила мадам де Шав. – Ты меня не поцелуешь?
Мадемуазель Гит послушно поцеловала герцогиню.
– Королева-Малютка тоже была такой, – подумала вслух мадам де Шав. – Обожание делает их жесткими…
И снова погрузилась в созерцание своего сокровища, не в силах наглядеться на него.
Но чувства в ней убывали, да так, что несчастная мать ощущала ужас, не находя в своем сердце и остатков блаженства, царившего в нем совсем еще недавно.
Она чувствовала, что холодна как лед, и это вызвало у нее приступ гнева по отношению к себе самой.
– Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! – трижды, как заклинание, повторила она. – Я хочу любить тебя из-за всех слез, которые пролила о тебе, я хочу подарить тебе те ласки, что не могла тебе расточать. Но помоги мне немножко, умоляю: я еще не видела, как увлажнились твои глаза, на твоих губах еще не расцветала улыбка…
– Матушка! – воскликнула Гит с самой натуральной слезой в голосе. – Клянусь вам, вы видите меня не такой, какая я есть!
Герцогиня бросилась к ней и страстным поцелуем осушила эту единственную слезу, прокатившуюся по щеке дочери.
– Мы слишком многого просим у Бога, – сказала она. – Ненасытное сердце становится неблагодарным. Вчера я отдала бы всю свою кровь до последней капли за счастье, которое мне подарили сегодня, – и вот я жалуюсь! Я хочу чего-то еще, я недовольна – и мое счастье становится почти мучительным!
– Так и у меня, матушка, – пробормотала Гит на этот раз вполне естественным тоном. – Не надо бы мне вас пугать, но я плохо себя чувствую… Я больна…
Действительно, она побледнела еще больше, под полузакрытыми глазами обозначились синие круги. Налицо были все признаки болезни, и казалось, что – как говорят в народе – ее сейчас вывернет наизнанку.
Мадам де Шав в ужасе смотрела на нее. Эти симптомы пугали ее и вызывали в ней беспокойство, которое она приняла за прилив нежности.
«Бедное дитя* – подумала она. – Это из-за избытка переживаний она кажется такой бесчувственной!»
Она подбежала к круглому изящному столику на одной ножке и налила стакан холодной воды.
– Ничего, доченька! Большая радость, как и большое горе, причиняет боль.
Она приблизила стакан с водой к губам мадемуазель Гит, и та, едва пригубив, оттолкнула его.
– Да, – сказала она чуть слышно, – радость… Радость причиняет боль…
Жуткая мысль мелькнула в голове мадам де Шав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151