В первый день она написала письмо из нескольких строк, и эта работа совершенно истощила ее силы.
На второй день она добавила адрес: «Господину Жюстену де Вибре, в замок Монсо в Блере, около Тура».
Медор отнес письмо на почту.
На третий день она вытащила все вещи из изящного комода, служившего шкафчиком для Королевы-Малютки. И разложила их в колыбели. С этого момента начался безостановочный труд, похожий на бесконечные занятия детей по разбору и перекладыванию своих сокровищ. :
Всё, что принадлежало Королеве-Малютке и чего коснулась ее рука – предметы туалета, игрушки, да, жалкие эти игрушки в особенности, – стало теперь священной реликвией и покоилось в колыбели, превратившейся в алтарь.
Посредине же колыбели, между занавесок, Лили водрузила ту самую фотографическую карточку, где была изображена с дочерью, напоминавшей скорее облачко.
Это был горестный символ несчастья – изображение юной матери, укачивающей на своих руках легкую дымку.
Лили иногда смотрела на эту карточку часами, пытаясь различить в тумане черты дорогого лица.
И так напряженно она вглядывалась, что лицо возникало: Лили вновь видела свою Королеву-Малютку. Увы, видела точно так же, как в лунном свете, у подножья дерева в Ботаническом Саду!
То была ужасная и обольстительная игра – она убивала несчастную Глорьетту, но дарила ей сладчайшие грезы!
Устав любоваться своей химерой, она целовала портрет и складывала на коленях бессильные отныне руки.
Потом, словно бы упрекая себя за леность, поднималась – хотя весила она теперь не больше ребенка, для ее подгибающихся от слабости ног была непомерно велика и эта тяжесть. Но Лили все превозмогала: суетилась и сновала из угла в угол, прибирая не комнату, а колыбель – свой драгоценный алтарь!
Однажды зашла молочница, славная бедная женщина. Глорьетта показала ей букетик засохшей сирени – другой темы для разговора у нее не нашлось. Молочница же, давясь от слез, прошептала:
– Она похожа на маленькую девочку, которая так мучиться, что хочет умереть. Она впала в детство… но как при этом хороша! Как мила! Просто сердце разрывается при взгляде на нее!
При всем старании трудно было бы подобрать более подходящее слово. Лили превратилась в маленькую девочку. Иначе она не смогла бы вынести даже час этих жестоких страданий.
Она ни о чем не думала, целиком поглощенная этим смехотворным и величественным занятием – поклонением колыбели Жюстины.
Из дома она не выходила. Мысль о поисках ей больше не приходила в голову. Это не означает, что она потеряла всякую надежду – в сердце матери надежда никогда не умирает, – но ничего уже не предпринимала, ибо надежда ее растворилась в мечтах. Да, это была маленькая девочка, невинное дитя.
Медор трудился вместо нее; между ними было заключено молчаливое соглашение: Лили уже не удивлялась, видя его в своей комнате. Сама же она ни разу не задумалась, отчего этот человек прислуживает ей.
Медор вел хозяйство – подметал комнату, ходил за провизией. Жили они на деньги, вырученные за расшитое полотно. Этого могло хватить надолго: Лили ела меньше, чем птичка, а Медор вырос на черством хлебе.
Каждое утро и каждый вечер он отправлялся на поиски в надежде хоть что-то выведать. Одно можно было утверждать наверняка: старухе в синей вуали пришлось бы пережить крайне неприятные минуты, если бы она попалась на глаза Медору.
Именно эту женщину он и выслеживал повсюду. Он отлично помнил ее приметы и был уверен, что узнает ее под любым обличьем.
И он повторял себе, не прибегая к каким бы то ни было словесным выкрутасам:
– Я ухвачу ее за глотку и буду душить, пока она не скажет, куда девала малышку, а потом я ее прикончу.
Он, без сомнения, так бы и сделал, причем с большим удовольствием.
В полицейском участке его теперь хорошо знали и побаивались. Ибо розыски, которые поначалу велись с большим рвением, чему немало способствовали и посулы достойно вознаградить отличившихся, не принесли никаких результатов. Ни малейшего следа – даже после облавы на Тронной площади, проведенной под руководством Риу и Пикара! А ведь известно, что в делах такого рода каждый потерянный час дает лишний шанс дичи и ставит под сомнение успех своры.
Впрочем, одно обстоятельство могло навести на размышления. Риу, который в начале поисков демонстрировал необыкновенное усердие, вдруг заартачился.
Он ссылался на усталость и на отвращение к делу и не особенно скрывал, что в скором времени собирается покинуть Следственный отдел. Именно Риу снабжал информацией о поисках герцога де Шав.
Медор держал себя с полицейскими сурово: этот робкий малый возвышал на них голос, и они молча сносили это, хотя весь его облик и манера одеваться, к несчастью, сразу же выдавали человека, которого грех не осадить – однако дело о розыске Королевы-Малютки наделало шума в Париже и отнюдь не принесло славы этим господам.
Медор чрезвычайно редко посвящал Глорьетту в свои безрезультатные изыскания. Возвращался он всегда с улыбкой и говорил лишь тогда, когда его спрашивали.
Вопросы же ему задавали нечасто. Лили почти не интересовало то, что происходит вокруг.
Она раскрывала рот лишь для того, чтобы в очередной раз перебрать четки своих воспоминаний.
В этом она была неистощима: рассказывала, как спала Жюстина, как просыпалась, как улыбкой встречала мать; не забывала добавить, как любили ее все и даже обожали; восторженно описывала успехи ее в тех кругах, где прыгают через веревочку; повторяла ее детские словечки и наивные вопросы; вспоминала шалости, капризы, всяческие забавные, хотя и дурные, выходки, а также добрые порывы этого маленького сердечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151