«Мама, мама, мама…»
Через секунду малютка бросилась к своей приемной матери и принялась ласкаться к ней.
– Старик, – сказал мне Симилор, всегда готовый воспользоваться случаем, дабы удовлетворить потребности своего распутного существования, – я получаю смехотворную сумму в семьдесят пять сантимов за актрису несравненного таланта. Поскольку сын мой Саладен достигнет совершеннолетия лишь через восемь месяцев, а пока по-прежнему пребывает под моей опекой, я требую переоценки. Изящество и грация мадемуазель Сапфир стоят никак не меньше полутора франков в день, и вы будете их платить.
Мадам Канада хотела отказать ему, но я, желая сохранить в труппе спокойствие, уступил этому новому домогательству моего бывшего друга.
– Пусть подавится, – сказал я спутнице жизни. – Саладен, хоть и помимо воли, но возместил затраты мои на него. Не забывай, что именно ему обязаны мы появлением мадемуазель Сапфир, а мадемуазель Сапфир – это курочка, несущая золотые яйца, и благодаря ей мы обретем в старости достаток.
И я ничуть не преувеличил. На следующий день не было уже никаких афиш, зато перед галереей, где работали зазывалы, красовалось небольшое объявление о том, что во время номера мадемуазель Сапфир цена за место будет удвоена. Сотоварищи наши по ярмарке, заходившие взглянуть на это извещение, единодушно нас осудили; тем не менее, с первого же раза многим не хватило билетов, а до захода солнца я внес в реестр выручку – 150 франков чистыми.
Это были Перу и Эльдорадо, вместе взятые, немыслимая прежде мечта – подобного никто и никогда не видел!
Мы оставались в Нанте десять дней, а могли бы задержаться и на сто лет, если бы ярмарки могли столько продолжаться – выручка не упала бы ни на один сантим.
Но какое значение имел теперь для нас тот или иной город? Пока был с нами наш талисман, успех был обеспечен везде – менялось лишь место нашего пребывания.
Все французские города – Бордо, Марсель, Тулуза, Руан, Лилль, Лион, Страссбург и прочие – заполнили наши сундуки знаками своего восхищения; овацию вызывало одно только наше появление; слава нашей звезды летела отныне впереди нас, и некоторые муниципальные советы незначительных населенных пунктов пытались заманить нас к себе, делая неслыханные предложения, от коих мы, защищая свой интерес, принуждены были отказаться.
В 1859 году, в августе месяце, Французский Гидравлический театр был разобран на дрова. Вместо него на ярмарке в Сен-Севере близ Руана был торжественно открыт ТЕАТР МАДЕМУАЗЕЛЬ САПФИР с простой, но выразительной надписью на фронтоне: Танцы и полеты, изящество и совершенство!
Это было величественное сооружение, хотя и переносное путем разборки на составные части. Чуть уступая размерами заведению господ Кошри и Лароша, оно превосходило последнее своей элегантностью. Обширный и удобный зал был оборудован с целью потрафить публике, поскольку имелось тут много мест первого класса, второго – для людей попроще и военных – гораздо меньше, а третьего не было вовсе, ибо простонародье только мешает спектаклю, предназначенному увеселять высшее общество.
Мы подошли к делу основательно – места первого класса стоили у нас пятьдесят сантимов. Любой поймет, какой сбор могли мы получить при подобных ценах!
Читатель, быть может, удивится, не увидев Парижа в числе городов, воздавших должное таланту мадемуазель Сапфир. Я бы не притронулся к перу, если бы не решился проявить искренность во всем, а потому признаюсь – Парижу не довелось познакомиться с мадемуазель Сапфир. Та же мысль, не скрою, преступная, что побудила нас с мадам Канадой сменить первое имя Сериз на другое, заставляла нас, как бы даже помимо воли, всячески уклоняться от визита в столицу, где над нами витала бы постоянная угроза лишиться нашего обожаемого сокровища.
Но пусть меня поймут правильно. Я вовсе не имел в виду значительную прибыль, которую приносила нам приемная дочь, ибо слово сокровище относится исключительно к сфере сердечной. Я уважительно отношусь к деньгам, мадам Канада также, но в выборе между деньгами, всеми деньгами мира, и нашей обожаемой девочкой она, равно как и я, не поколебалась бы ни на секунду. Оба мы готовы дать в этом самую торжественную клятву.
Труд сей является доказательством, что воззрения наши изменились. Мы выражаем раскаяние в прошлых поступках, а в будущем намереваемся вести себя иначе.
Мы не постоим за тратами, чтобы отыскать родителей нашей малютки. И никто не сумеет нам помешать, ибо, хвала Господу, мы свободны, как ветер, в делах своих. Ибо не подлежит сомнению, что бывший мой друг Симилор и его сын, а мой питомец Саладен, хоть и не входили в число наших компаньонов, но часто подавляли нас высокомерием и наглостью. Симилор, вконец обленившись и отвергая любую работу, досаждал нам требованиями денег и ссылался на воображаемые права свои на нашу малютку. Саладен же, достигнув совершеннолетия, в алчности мог потягаться с отцом.
Конечно, он был весьма искусным ярмарочным актером, и я вовсе не собираюсь принижать его достоинства – он сумел получить некоторое образование, читая самые разные книги в своей берлоге и готовясь к тому, что называл будущей военной кампанией.
Уже давно перестал он шляться по кабакам и дурному примеру отца отнюдь не подражал. Напротив, в нем появилась осмотрительность и даже скупость, хотя он был способен поставить на кон все свои сбережения, если речь шла об удачной торговой сделке.
Не могу не отметить здесь, что этот малый мог бы добиться многого и подняться высоко, если бы находился под благотворным влиянием.
Поскольку шпагоглотательство с каждым днем теряло успех у публики, он редко выходил на сцену со своим реквизитом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151