иначе пришлось бы снести половину Парижа. Ролан же существовал как раз на грани этой сумрачной области, и пусть он отродясь не имел с богемой ничего общего, близость к богеме приносила ему пользу. Он был «Господин Сердце», под его правлением беспокойная команда вела себя мирно, и те, кого долг обязывает заглядывать во все углы парижских трущоб, ни к чему не могли придраться.
Прошло немногим более семи лет с того дня, как он попал в дом Каменного Сердца, и тут произошло событие, разом преобразившее весь строй мыслей Ролана. О сем происшествии мы поведаем позднее. По-прежнему не вмешиваясь в ход внешней жизни, Ролан переменил, однако, уклад своего одинокого существования. У него появились замашки изящной жизни, которые мы описали; днем он охотно покидал свое обиталище, ночи проводил в мечтаниях.
Впервые, может быть, он задумался о себе самом и перечел давно закрытую книгу своей памяти. Жизнь его матери сразу же предстала ему в новом свете. Тут была какая-то загадка. Почему он так и не потрудился разгадать ее? И почему именно теперь желание сделать это зародилось в его душе?
Это любопытство, невероятно запоздалое, разбудил в мозгу Ролана некий драгоценный и лучезарный образ, отгонявший ночной сон: юная красавица, которой он издалека любовался в лесу.
Он был влюблен второй раз в жизни, и влюблен совсем не так, как в первый раз, но со всей горячностью, какую долгое молчание его души направляло на эту единственную страсть.
Нам довелось видеть его потерянным и умирающим у ног роскошной красавицы Маргариты. Нынешняя любовь его пылала на иных глубинах: это было поклонение.
Ролан желал найти ответы, – ведь он любил, а любое желание, как бы ни было оно нелепо и несбыточно, стоит ему зародиться, питается надеждой. Он с удивлением младенца открывал для себя вещи, которые всякому ясны как день, но которых он отродясь не замечал, ибо беззаботность пеленой застилала его взор.
Во-первых, он догадался, что тайна нынешней его жизни уходила корнями в другую тайну. То имя Ролан, которое он носил прежде, можно было считать именем – в серьезном и общественном смысле слова – не более чем сменившую его нынче кличку. Какова настоящая фамилия его матери? Чего она столь отчаянно добивалась? От чего умирала она в ту ночь, когда он покинул ее? Как по-настоящему, вместо этого короткого «Ролан», превратившегося потом в «Господин Сердце», стала бы называть его она, если б не боялась?
Мать унесла все ответы в могилу совсем незадолго до того, как началась наша история. Она прибыла из одной зарейнской страны и отдала сына на воспитание в маленький колледж в Редоне, в бретонской глуши. Лишь раз, всего один раз, мать сказала ему: «Никогда не спрашивай меня ни о чем; придет время, и ты все узнаешь».
В мыслях он видел себя сыном генерала, умершего в начале Реставрации, причем обстоятельства его кончины были таковы, что вдове было крайне опасно даже носить его имя. Теперь он корил себя за то, что так преступно бездействовал, не предприняв ничего – когда время еще не было упущено, – чтобы рассеять этот кромешный мрак.
И дивился, как мог до зрелых лет прожить таким несмышленым дитятей.
Дальше память перепрыгивала безо всякого перехода к той сцене, когда госпожа Тереза дала ему бумажник с двадцатью тысячефранковыми билетами.
Самые слова ее, произнесенные при этом, красноречиво говорили, в каком глубочайшем неведении держала Ролана мать, не посвящая в семейные секреты.
Даже в эту торжественную минуту, когда ей нужен был надежный посланец, она не открыла ему ничего, сказав лишь, что в обмен на двадцать тысячефранковых билетов нотариус мэтр Дебан должен вручить ему три свидетельства – о рождении, о браке и о смерти – причем все три на одно знатное имя, каждая буква которого врезалась в память Ролана: «Раймон Клар Фиц-Рой Жерси, герцог де Клар».
Долгих два года, после бесконечных колебаний, тысячу раз обвинив себя в безрассудстве, Ролан сперва разубеждал, а затем убеждал себя в том, что коли за эти три листа бумаги мать готова была отдать последние двадцать тысяч франков, вырученные ценой невесть каких жертв – значит, загадочные документы самым тесным образом касались его и матери.
Итак, накануне того дня, на котором остановился наш рассказ, Ролан получил письмо. На конверте значилось: «Господину Сердце», но внутри оно содержало следующее:
«Господин герцог!
Две особы, знающие о вас более, нежели вы сами, будут иметь честь явиться к вам завтра в два часа пополудни. Благоволите уделить время и принять их без свидетелей».
Подписи не было.
ПАВИЛЬОН
Это послание, начинавшееся со слов «господин герцог», несказанно поразило Ролана. Никому на всем белом свете он не говорил ни о своих подозрениях, ни о своих мечтах, а между тем таинственное письмо, перекликавшееся с самыми заветными его помыслами, казалось ему горькой насмешкой или следствием ошибки.
На самом же деле письмо сие было лишь первым подступом драмы, сразу всколыхнувшей его тихое существование своим бешеным натиском.
Он как раз одевался, проводя бессонную ночь, и тут слуга принес ему второе письмо, отправленное, как и предыдущее, судя по штемпелю, из Парижа, и также написанное незнакомою рукой.
При той жизни, что добровольно избрал себе Ролан, он ни с кем не поддерживал отношений и никогда не получал писем. Слуга его Жан, в прошлом пачкун из мастерской, казался удивленным не меньше хозяина, и сказал ему:
– Хорошее дело, письма так и идут! Может, это к вашему дню рождения? И я уж по такому случаю пожелаю вам всех благ и радостей, Господин Сердце.
Ролан дал ему монету, и Жан продолжил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159