Он знал, что стал теперь совсем другим – холодным скептиком. Фальконе, буквально вытащивший его из инвалидной коляски, назвал бы это прагматизмом.
Сам Фальконе – суровый, преданный своему делу инспектор – считал такую трансформацию неизбежной. Вероятно, он был прав. Коста, ненавидевший прежде цинизм и пораженчество, призывавшие довольствоваться минимумом, потому что альтернативой являлось полное фиаско, все еще был в этом не уверен. Ему не хотелось поступаться принципами ради того, чтобы вписаться в жестокую реальность. В этом он напоминал отца – упрямого, несгибаемого политика-коммуниста, благодаря своей честности нажившего себе больше врагов, чем другие наживают благодаря лживости.
Опустив маленькую чашку, Барбара Мартелли о чем-то размышляла. Она казалась немного смущенной, словно что-то скрывала.
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
– Знаешь?
– Насчет выбора.
По лицу Барбары пробежала тень, и Ник вдруг подумал, что ее внешность не всегда ей помогает. Иногда создает проблемы. Люди судят о ней по наружности, а ее подлинная суть остается незамеченной.
– Послушай, Ник! Лучше принять все как есть и продолжать работать, а не... – она посмотрела на кофейную чашку, которая давно уже опустела, и оба они знали об этом, – ...не забиваться в угол. На тебя это не похоже. По крайней мере насколько я тебя знаю.
Он уже опаздывал. Если бы она не пришла, он так бы и сидел здесь, не зная, на что решиться. А потом все бросил бы и вернулся домой – может быть, открыть бутылку доброго вина и расстаться со всем, чего достиг за последние месяцы, восстанавливая здоровье, достоинство и самоуважение. В том, чтобы вот так все разрушить, была даже некая прелесть. Если бы только удалось продлить это ощущение навсегда, на всю жизнь! Проблема заключалась в том, что рано или поздно наступает пробуждение. Реальный мир заглядывает в дверь и говорит: «Вот смотри!» И от этого не скроешься, причем по одной простой причине – от себя не убежишь.
– Так что, доставить тебя туда или как? – спросила она.
– Я могу сказаться больным.
– Нет! – В ее больших зеленых глазах вспыхнул гнев.
Это походило на флирт. Легкий флирт, решил он. Просто Барбара хочет заставить его действовать. При необходимости она с любым повела бы себя так.
– Этим мы зарабатываем себе на жизнь, – заявила она. – Это наша профессия, и тут никаких компромиссов быть не может. Ты или работаешь, или нет. Так что ты решил?
В его голове мелькнула дикая мысль, и он ее высказал прежде, чем успел подумать о последствиях:
– А как насчет свидания, Барбара? Это возможно?
Щеки ее слегка покраснели. Барбару Мартелли приглашали на свидание десять раз на дню.
– Можешь пригласить меня завтра, – сказала она. – Но при одном условии.
Ник молча ждал, все еще смущенный внезапной смелостью.
– Ты пригласишь меня вон там. – Палец с длинным, покрытым лаком ногтем указал в сторону полицейского участка.

* * *

В Италии все делают неправильно. В капуччино не хватает молока, у макарон не тот вкус, пицца слишком тонкая. А уж выпивка! Лайэн Декстер не могла понять, в чем тут дело.
Обычно к этому времени, то есть через два часа после обеда, пора было уже и протрезветь. А она чувствовала себя такой же пьяной, как в тот момент, когда они вышли из закусочной, и это ее сильно нервировало. Единственную бутылку минеральной воды «Пеллегрино», лежавшую в рюкзаке, который Бобби выхватил из горящей машины, они уже допили, и теперь не было ни питья, ни еды, да и денег осталось не много. О том, чтобы пешком возвращаться на шоссе по разбитой дороге, не хотелось даже думать. Поймать бы какого-нибудь итальянца, который отвез бы их в «Эйвис», чтобы возместить ущерб за эту паршивую машину. А что делать с находкой Бобби? Что-то вроде монеты, штука, похожая на огромный и очень старый гвоздь, и еще какая-то полукруглая фигня размером с детскую голову, вся покрытая грязью, – Бобби уверял, что это нечто вроде древнеримского ожерелья и будет прекрасно выглядеть, если очистить его от грязи. Все это замечательно, за исключением того, что им нельзя выкапывать подобные вещи. Уж итальянцы все это прекрасно знают. К тому же «ожерелье» здорово смахивает на тормозную колодку. Отец Лайэн был автомехаником, так что в этих вещах она немного разбирается. «Оно» ужасно похоже на тормозную колодку.
Она облизнула губы. Во рту пересохло. В висках пульсировала боль, вызванная дешевым вином. Время приближалось к трем часам, так что начинало темнеть. Пора идти. Ей вовсе не улыбается провести всю ночь в этой странной пустынной местности, где так мерзко пахнет и каждые две минуты над головой проносятся самолеты из аэропорта Фьюмичино.
– Бобби! – взмолилась она.
Но он пока не был удовлетворен своей добычей. Мраморная голова Тома Йоргенсена выглядела все еще привлекательнее любой из его собственных находок.
– Что? – рявкнул он, сорвав с головы наушники.
– Скоро стемнеет. Надо идти.
– Пять минут! – взглянув на серое небо, бросил он, снова надел наушники и побрел к воде. Прямо в болото – Лайэн инстинктивно это чувствовала. Такой странный кислый запах она уже встречала на клюквенных фермах в Мэне, где однажды они провели свой отпуск.
– Это торф! – внезапно вспомнила она.
– Чего тебе? – рявкнул Бобби, но голоса не было слышно – «боинг» пролетел так низко, что затряслась земля. Чтобы не оглохнуть, ей пришлось зажать руками уши.
– Нет, ничего, – прошептала она вслед самолету, мечтая оказаться подальше отсюда. Возможно, даже вернуться домой. На клюквенной ферме было хорошо. Интересно. Люди там говорили на одном с ней языке и она не чувствовала себя лишней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122