За обеденным столом, уставленным витыми булками и дымящимися мисками с беличьим жарким, Амальда не могла не похвастаться своими ученицами.
– Расскажите сестрам о том, что узнали сегодня, – велела она.
– Мы узнали, что наперстянка может приносить пользу, – сказала Пинта.
– И вред тоже, – добавила Дженна.
– Она помогает от сердца и… – Пинта умолкла, забыв, от чего же еще.
– И от воды, – подхватила Дженна, удивившись смешку, пробежавшему вокруг стола.
– А белки цокают вот так. – Пинта показала как и была вознаграждена рукоплесканиями. Она радостно заулыбалась – не зря они с Дженной упражнялись в этом искусстве всю дорогу до дома.
Дженна тоже похлопала подружке, а когда шум утих, выпалила, стремясь получить свою долю похвал:
– Мы нашли следы от кошачьих когтей. – Рукоплесканий не последовало, и она добавила: – Горная кошка убила мою первую мать.
За столом внезапно воцарилась тишина. Жрица окинула Амальду взглядом с ног до головы.
– Кто рассказал девочке эту… эту басню?
– Не я, Мать, – поспешно молвила Амальда.
– И не я. И не я, – понеслось вокруг стола.
Жрица, встав, сказала властно и гневно:
– Это дитя – наша общая дочь. Не было никакой первой матери, да и второй тоже. Все поняли? – Приняв всеобщее молчание за знак согласия, она повернулась и вышла.
Тишина затянулась еще на несколько минут, только дети продолжали есть, громко стуча ложками.
– Что тут у вас такое? – осведомилась Дония, выглянув из кухни.
– То, что она начинает выживать из ума, – буркнула Катрона, утирая влажный от вина рот тыльной стороной ладони. – Ей жарко даже в самые холодные дни. Она смотрит в зеркало и видит лицо своей матери.
– Она никого из детей не может склонить на свой путь, – добавила Домина, – как ни старается каждую весну. Придется нам посылать в другой хейм, когда ее не станет.
Из девочек одна только Дженна не ела – она смотрела в свою миску, чувствуя, как ее бросает то в жар, то в холод. Своими словами она и правда хотела привлечь к себе внимание, но не такого рода. Она водила подошвой сандалии о ножку стула, и этот шорох, слышный только ей, успокаивал ее.
– Тише ты! – сказала Амальда, для пущей убедительности положив ладонь на руку Домины.
– Верно, Домина, помолчи лучше, и ты тоже, Катрона, – сказала Кадрин в своей ровной, неулыбчивой манере и кивнула на тот конец стола, где сидели садовницы. Все прекрасно поняли, что она хочет сказать: то, что здесь говорится, не замедлит дойти до ушей Матери Альты. Работницы всегда стоят за ту, что благословляет их урожай, и преданы ей безоговорочно. Самой Кадрин до жрицы дела нет: она знай лечит переломы да зашивает раны, но не упустит случая предостеречь других. – А ты, Катрона, помни, что говорят в селениях: «От ненависти лекарства нет». И это правда. Я уже остерегала тебя против этого чувства. Не прошло и месяца с тех пор, как твой желудок опять занемог и ты слегла с кровавым поносом. Пей козье молоко, как я тебе велела, вместо этих плодовых выжимок, и применяй дыхание «латани», чтобы успокоиться. Я не хочу возиться с тобой опять.
Катрона фыркнула и снова принялась за еду, всем напоказ отодвинув от себя жаркое и вино и налегая на хлеб, который щедро сдабривала медом из горшка.
Дженна, набравшись духу, пропищала тонким голоском:
– Да что я такого сказала? Почему все так разозлились?
Амальда легонько стукнула ее по макушке палочками для еды.
– Ты не виновата, дитя. Просто взрослые сестры иногда говорят, не подумав.
– Говори за себя, Амальда, – проворчала Катрона. Она перестала жевать, отодвинула стул и встала. – Я сказала именно то, что думала. Кроме того, дитя имеет право знать…
– Нечего тут знать, – перебила Кадрин.
Катрона снова фыркнула и вышла вон.
– О чем это вы? – выскочила Пинта, и ей досталось палочками чуть покрепче, чем Дженне.
Дженна молча встала из-за стола и, даже не спросив позволения, направилась к двери. На пороге она обернулась и сказала:
– Я все равно узнаю. И если никто из вас не скажет мне, я спрошу у самой Матери Альты.
– Ну, уж эта, – сказала Дония своим девушкам на кухне, – и самой Великой Богини не побоится, помяните мое слово. – Но никто не запомнил этого, потому что Дония изрекала нечто подобное, то и дело.

* * *

Дженна направилась прямиком в покои жрицы, но чем ближе она к ним подходила, тем сильнее стучало у нее сердце. Кадрин, наверное, дала бы ей настой из наперстянки – и если бы настой оказался слишком крепок, она, Дженна, умерла бы. Умереть сразу после того, как избрала свой путь, было бы ужасно грустно. Эти мысли заставляли ноги ступать еще быстрей, и она пришла к жрице даже скорее, чем намеревалась.
Дверь была открыта. Мать Альта сидела за своим громадным станком и ткала гобелен для хейма, совершая один из бесконечных трудов своего сана, которые Дженна находила такими нудными. Клик-клак – щелкали ее ногти о челнок; щелк-щелк – ходил челнок между нитями основы. Мать Альта, должно быть, заметила девочку краем глаза и сказала:
– Входи, Джо-ан-энна.
Делать было нечего, и Дженна вошла.
– Ты пришла попросить у меня прощения? – Жрица улыбнулась, но не глазами, одними губами.
– Я пришла спросить, почему ты говоришь, будто кошка не убивала мою первую мать, когда все другие говорят иначе. – При этом Дженна невольно теребила свою правую косичку, завязанную кожаной тесемкой. – Все говорят, что моя мать погибла, пытаясь спасти меня.
– Кто это – все? – спросила жрица тихим, нарочито ровным голосом. Правая ее рука при этом вертела большой агатовый перстень на пальце левой. Дженна не могла отвести глаз от этого перстня. – Кто все, Джо-ан-энна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129