Например, дыхание. Когда я дышу правильно, это в самом деле приносит мне пользу. Но темные сестры совсем не кажутся мне невежественными. И я видела, как Катрона плачет от одиночества, хотя у нее есть темная сестра. А вот Кадрин ее одиночество как будто нипочем. Значит, Книга не все объясняет. А Мать Альта знает только то, что написано.
Саммор вздохнула.
– Книга говорит нам всю правду, Джо-ан-энна, только вот слышим мы по-разному.
– Как так?
Саммор и Амальда подышали в лад, и Саммор заговорила опять:
– Если тьма – это невежество, я и правда жила в нем, прежде чем увидела свет. Если ничего не знать значит быть невеждой, я и правда была ею. Если не иметь сестры, значит, быть одинокой, то я такой и была. Но я не знала, что я невежественна или одинока, пока не пришла сюда по зову Амы. Я просто была.
– Кем была?
– Была собой там, во тьме, но не сознавала этого.
Дженна поразмыслила немного.
– Но Кадрин не имеет сестры, однако не чувствует себя одинокой.
– Есть много видов знания, дитя, – улыбнулась Саммор, – и Кадрин владеет только одним. Можно быть одной на разный лад и не всегда быть одинокой.
– Вместе тоже можно быть на разный лад, и для иных это не лучше, чем быть одной, – добавила Амальда.
– Вы говорите загадками, как будто я маленькая – а я уже не ребенок. – Дженна посмотрела в сторону, на маленький столик, где Пинта кормила с ложки двухлетнюю Кару, последнего приемыша Донии. Малютка смеялась, и они с Пинтой обе перемазались овсянкой. – Разве одиночество, ревность и гнев не покидают тебя, когда ты вызываешь сестру?
– Так учит нас Книга, – сказала Амальда.
Саммор фыркнула:
– Не старайся, Ама, – этого ребенка, который уже не ребенок, так просто не проведешь. Нынче вечером она слышала, как Дония честит Дойи за слегка пригоревший соус. Она видела, как Невара ходит за Марной по пятам. Она слышала о Сельне…
– Замолчи, Саммор! – резко оборвала Амальда.
– В чем дело? – Дженна обернулась к Саммор, плотно сжавшей губы, потом к Амальде. – Почему все сразу замолкают, когда я спрашиваю о Сельне? Как-никак, она была моей матерью. Второй, названой матерью. Но никто не хочет рассказать мне о ней. – Дженна говорила тихо, и никто, кроме двух сестер, не слышал ее. – Ну, хорошо же. Утром я спрошу у Матери Альты.
Амальда и Саммор поднялись, как одна, и каждая протянула Дженне руку.
– Пойдем-ка выйдем, Дженна, – шепнула Амальда. – Луна теперь полная, и мы сможем погулять втроем. Не спрашивай Мать Альту ни о чем – она только причинит тебе боль своим молчанием и постарается подчинить тебя Книге. Мы сами расскажем тебе все, что ты хочешь знать.
Снаружи легкий ветерок шелестел листвой отдаленных деревьев. Дорожки хейма были вымощены темным камнем с блестящими вкраплениями, отражавшими лунный свет. Облака постоянно набегали на луну, пока собеседницы прохаживались вдоль стены, и Саммор то исчезала, то появлялась вновь.
– Существует история о трижды осиротевшем ребенке, Джо-ан-энна, – сказала Амальда.
– Я ее слышу сызмальства, – нетерпеливо бросила Дженна. – При чем здесь моя жизнь?
– Кое-кто думает, что этим ребенком можешь быть ты, – сказала Саммор, но тут облако закрыло луну, голос Саммор умолк, и рука перестала сжимать руку Дженны. Дженна дождалась, когда она появилась опять.
– Нет, это не я. У меня были только две матери. Одна погибла в лесу, а о другой я ничего не знаю. Мне никто не рассказывал.
– Будь моя воля, у тебя были бы три матери – я бы удочерила тебя, – мягко сказала Амальда.
– Хоть ты и не называлась моей матерью, про себя я всегда звала, тебя так, Ама.
– Во сне тоже звала, – сказала Саммор. – И когда болела ветрянкой. Но это сон и лихорадка говорили за тебя.
– Вот видите – у меня нет третьей матери, а ты, Ама, жива и будешь жить еще долго, по воле Альты. – Дженна сделала знак Богини, соединив большой и указательный пальцы в круг. – Поэтому я не могу быть Той, о ком сказано.
Сестры обняли ее с двух сторон и произнесли хором:
– Но Мать Альта опасается, что ты – та самая, потому и не велела никому удочерять тебя.
– А как же моя мать Сельна?
– Она умерла, – сказала Саммор.
– Умерла, спасая тебя, – сказала Амальда и рассказала Дженне всю историю, не упомянув лишь о ноже в детской ручонке; она сама не знала, почему умолчала об этом, но и Саммор не стала ей напоминать.
Дженна вся обратилась в слух, дыша в лад с сестрами, и наконец покачала головой.
– Это еще не делает меня избранницей, Анной. Отчего же жрица насильно сделала меня сиротой? Это нечестно. Я буду ненавидеть ее всю жизнь. Она испугалась детской сказки и омрачила мою судьбу.
– Она сделала то, что считала правильным для тебя и для хейма. – сказала Саммор, гладя белую голову Дженны с одной стороны, а Амальда гладила ее с другой.
– Она сделала это по своим собственным причинам, – сказала Дженна, вспомнив жрицу перед зеркалом. – И жрица, которая печется о словах больше, чем о своих детях, это… – Дженна не договорила – гнев жег ее и душил.
– Это неправда, дитя, и я запрещаю тебе говорить так, – сказала Амальда.
– Хорошо, Ама, я не буду. Но не могу тебе обещать, что не стану думать об этом. И я рада, что скоро настанет время моих странствий, рада, что уйду подальше от ее дурного запаха и холодных глаз.
– Дженна! – хором воскликнули Амальда и Саммор, явно ошарашенные. Саммор поспешно добавила: – В хеймах, которые ты будешь посещать, тоже есть свои Матери Альты.
– Как – свои? – в свой черед опешила Дженна.
– Как же ты еще юна, дитя мое, – сказала Амальда, держа ее за руку. – Наш хейм, может, и маленький, но устроен он так же, как и все остальные. Везде есть свои воительницы, стряпухи, садовницы и учительницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129