ПЕСНЯ


Баллада о двенадцати сестрах

В деревне средь гор и спокойных озер,
Терновник и тис, розмарин и клен.
Росли-расцветали, двенадцать сестер.
Был этой ночью ребенок рожден.

Двенадцать сестер подрастали в горах.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Влюбился в меньшую красивый моряк.
Был этой ночью ребенок рожден.

Назвал ее милой, с собою увез,
Терновник и тис, розмарин и клен,
И стало всем старшим завидно до слез.
Был этой ночью ребенок рожден.

И, зависти черной не в силах избыть.
Терновник и тис, розмарин и клен,
Сестрицы меньшую решили сгубить.
Был этой ночью ребенок рожден.

Пока ее милый скитался вдали.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Сестрицы меньшую с собой увели.
Был этой ночью ребенок рожден.

Обманом отняли сыночка ее,
Терновник и тис, розмарин и клен,
А после в лощину столкнули живьем.
Был этой ночью ребенок рожден.

Меньшая ползла, пробивалась на свет,
Терновник и тис, розмарин и клен,
Ей крикнули сестры, что сына уж нет.
Был этой ночью ребенок рожден.

Меньшая поверила им – не снесла.
Терновник и тис, розмарин и клен,
И пала на камни, и вмиг умерла.
Был этой ночью ребенок рожден.

Когда же моряк воротился в свой дом.
Терновник и тис, розмарин и клен.
Жены и сыночка уж не было в нем.
Был этой ночью ребенок рожден.

И сердце печалью зажало в тиски.
Терновник и тис, розмарин и клен,
И сердце разбилось от горя-тоски.
Был этой ночью ребенок рожден.

Его схоронили в могиле одной,
Терновник и тис, розмарин и клен,
С убитой обманом любимой женой.
Был этой ночью ребенок рожден.

И ветками розы над ними сплелись,
Терновник и тис, розмарин и клен,
И рдеют кроваво, и тянутся ввысь.
Был этой ночью ребенок рожден.


ПОВЕСТЬ

– Я сожалею, – сказала Дженна. – Я скверно вела себя с тех пор, как мы покинули хейм. Как будто мой язык совсем не повинуется разуму. Не пойму, что это со мной.
Они остановились на ночлег в каких-то ста футах от дороги, на полянке чуть побольше комнаты. Лужок был будто ковер, и ветви дубов создавали над ним уютную кровлю. Но Катрона не позволила разжечь костер, чтобы не всполошить случайного прохожего.
Они молча поужинали черным хлебом с остатками сыра. Лошади, спутанные плющом, мирно паслись. Спешившись, Катрона первым делом показала девочкам, как сплетать зеленые лозы и связывать ими передние ноги лошадей – достаточно туго, чтобы те не убежали, и достаточно свободно, чтобы те не спотыкались.
Дженна, поразмыслив, решила, что тихое похрустывание, производимое лошадьми, скорее успокаивает, чем раздражает. Но ее собственное поведение в последние дни не было ни мирным, ни успокаивающим – Дженна чувствовала это, и ей хотелось повиниться.
– Не надо ни о чем сожалеть, – сказала Катрона. – За последние две недели ты мало спала и много пережила. Тебя оторвали от всего родного и вывернули наизнанку всю твою юную жизнь.
– Ты говоришь не обо мне, а о Петре. Между тем она остается ровной и приветливой.
– Как это говорят в Нижних Долинах? «Ворона не кошка, котят от нее не дождешься». Будь ты Петрой, ты бы тоже оставалась приветливой. Так уж она создана. Но ты Дженна из рода Сельны…
– Но ведь я не из рода Сельны. – Пораженная жалостными нотками в собственном голосе, Дженна закрыла лицо руками – столько же от стыда, как и от горя.
– Вон оно что, – хмыкнула Катрона. – Как, мол, могла Белая Дженна, Анна, могучая воительница, убившая Гончего Пса и отсекшая руку Быку во исполнение пророчества, та, что отправилась спасать хеймы во главе своих подруг, – как могла она родиться от простой крестьянки? – Катрона мотнула головой в ту сторону, откуда они приехали. – Но главное не кровь, Дженна, а воспитание. Ты истинная дочь хеймов, как и я.
– А ты знаешь, кто твоя мать? – спросила Дженна.
– Мои матери насчитывают семнадцать поколений. Как и твои. Я помню, как ты перечисляла их, не сбившись ни разу.
– Я тоже могу назвать своих праматерей, Дженна, – подала голос Петра, – хотя родная мать оставила меня у дверей хейма, еще не отлучив от груди, с запиской: «Моему мужу таких больше не надобно».
– Я все это знаю, – с несчастным видом ответила Дженна. – Как знаю и то, что половина девочек в хеймах – это брошенные дети. Но до сих пор я над этим как-то не задумывалась.
– Пока эта глупая женщина со своим еще более глупым мужем не вздумали набиваться тебе в родню, – сказала Петра, подсаживаясь к Дженне и гладя ее по голове. – Но их слова – вода, Дженна, а ты камень. Вода течет себе и течет, а камень стоит на месте.
– Она права, Дженна, – сказала Катрона. – И ты напрасно беспокоишь себя из-за такой чепухи. У тебя больше матерей, чем ты можешь сосчитать, а тебе весь свет застит то, что ты нынче услышала.
– Больше уже не застит. – Дженна встала и потянулась, стряхнув с себя крошки хлеба и сыра. – Чур, я первая караулю. – Она посмотрела на клочок облачного неба, видневшийся в переплетении ветвей, и со вздохом опустила взор. Кольцо на мизинце, данное ей жрицей, напомнило Дженне о ее долге. Вот о чем надо думать, а не о всяких пустяках. Хорошо, что хоть Скады нет и некому ее отругать.
Но время караула без Скады тянулось долго, и Дженна, несмотря на зарок не думать о Мартине и Гео Хосфеттерах – имена у них такие же глупые, как и повадки, – не могла думать ни о чем другом. Если бы она осталась со своей родной матерью, то, конечно, стала бы такой же, как они. И Дженна без конца расплетала и заплетала свои белые косы, размышляя о жизни, которой никогда не жила.
Утро началось заливистым, звонким и стройным щебетом из дюжины маленьких горлышек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129