Я еще и сам для себя не понимал, как отношусь к Даше. Она чем-то привлекала и одновременно отталкивала. Представить, что случайная связь может затянуться надолго и перерасти во что-то большое, я не мог. К тому же, мне очень не нравилось время, в котором очутился. Мне нужно было попасть в Троицк и добраться до моего «генератора», и потерпеть зубную боль, чтобы прорваться в более цивилизованную и спокойную эпоху. Отводить в этих планах место Ордынцевой я не мог, потому и был больше, чем нужно, сдержан.
– Можно, я сниму с тебя рубашку? – спросил я.
– Но это ведь неприлично, – испуганно сказала Даша, отодвигаясь от меня.
– Почему?
– Не знаю, но быть голой в присутствии мужчины…
– Иди лучше ко мне, – позвал я и притянул ее к себе.
Даша попыталась возразить, но я не стал слушать, поймал ее губы, и она затихла. Почему-то мне сначала сделалось ее жалко, потом пришла нежность. Я ласкал ее худенькое тело, пока еще покорно безучастное.
– Нет, нет, – шептала она, – не нужно, я знаю, это нехорошо…
Я не слушал и не отвлекался на разговоры. Чем откровеннее становились ласки, тем сильнее она отгораживалась от меня, пытаясь контролировать свое поведение. Однако, справиться с собой уже не могла и даже начала робко отвечать на поцелуи.
– Нет, только не там, – умоляюще прошептала Даша. – Мне стыдно, ну, что ты со мной делаешь!
– Успокойся, все хорошо, – говорил я. – Тебе приятно?
– Да, но лучше не нужно! Ты потом сам будешь меня презирать и ненавидеть!
– Господи, какая ты глупая, лучше расслабься и не мешай.
Постепенно ласки начали прорываться сквозь броню страха и пуританского воспитания. Ордынцева перестала разговаривать, начала помогать мне и впервые плотно зажмурила глаза. Ее тело била нервная дрожь, и она тяжело, прерывисто дышала. Я измучился сам и замучил ее, но все оттягивал финал и не приступал к завершающей фазе. Наши тела покрыла испарина, и ее губы стали солеными. Вдруг она начала выгибаться в моих руках и проговорила громко, отчетливо, с каким-то надрывом:
– Ты не человек, ты демон! Возьми меня, я больше не могу!
Я прижал ее к себе, она закричала и впилась мне в губы. Мы, наконец, соединились. Я по-прежнему контролировал ситуацию и делал все, чтобы Даша получила максимальное наслаждение. Она уже изнемогала, но не теряла накала страсти. Потом, уже не в силах сдержаться, я почувствовал, что наступает самый важный момент, и мы оба разом слились в любовном экстазе. Потом долго лежали, обнявшись и не шевелясь. Наконец, превозмогая навалившуюся усталость, распались и легли рядом, едва касаясь друг друга горячими, влажными телами.
Не знаю, как это получилось, но я начал проваливаться в мучительно сладкий сон. Я еще сопротивлялся, пытался удержать глаза открытыми, но веки опустились сами собой, и реальность переплелась с быстрыми, яркими сновидениями. Мне казалось, что где-то рядом море, прямо около головы хрустит галькой прибой, и над лицом, почти задевая крыльями, летают чайки.
Когда я открыл глаза, в горнице было совсем темно, а надо мной склонялось что-то светлое. Я не сразу понял, где нахожусь и что светлое пятно – это лицо Ордынцевой.
– Извини, я нечаянно заснул, – сказал я, приподнимая голову, чтобы поцеловать ее.
Однако, она отстранилась и провела легкой ладошкой по моему лицу.
– Какой ты колючий, – прошептала она, трогая мою пролетарскую щетину. – Никогда не думала, что это может быть приятно. У меня горит все лицо.
– Как уедем отсюда, сразу побреюсь, – пообещал я. – Мне не хотелось выделяться среди коммунаров.
– Ничего, мне нравится. Ты небритым кажешься строгим и мужественным.
– Спать неудобно, щетина колется, – сказал я, трогая тыльной стороной ладони щеку. – Мне больше нравятся гладко выбритые лица.
– А мне нет, – сказала Ордынцева. – Отец всегда был выбрит до синевы.
– Твой отец правда тайный советник? – спросил я, вспомнив свое недавнее предположение.
– Нет, он был действительным статским советником. Это тоже генеральский чин.
– Чиновник?
– Нет, директор гимназии.
– А почему вы не ладили?
– Извини, но я об этом не хочу говорить.
Мы замолчали. Даша легла ко мне под бочок и нежно трогала пальцами мою грудь. Она так и не надела свою жуткую солдатскую рубаху и светилась белым телом.
Я начал гладить ее голое плечо, перебирая крепкие для девушки мышцы.
– А ты сидел в тюрьме? – неожиданно спросила она.
– Нет, пока бог миловал.
– А я сидела, два раза.
– Подолгу?
– Первый раз десять дней, второй полтора месяца.
Меня такой подвиг никак не взволновал, что ее, кажется, удивило.
– Было очень тяжело, – пожаловалась она.
– Царская тюрьма по сравнению с большевистской – дом отдыха. Большевики учли ошибки царского режима и создадут свою совершенную систему наказания: одних сгноят по тюрьмам, других заморят голодом и работой в лагерях, остальных просто постреляют. Не хочу тебя пугать, но тебе как эсеру, это придется испытать на собственном опыте.
– Откуда ты знаешь будущее? Ты что, хиромант?
– Отнюдь, а что ты еще можешь ждать от товарищей Бебеля и Меринга?
– Среди большевиков тоже есть порядочные люди! У нас разные программы, но они такие же, как и мы, революционеры.
– Прости, товарищ Ордынцева, но все вы одним миром мазаны. А уж вас, эсеров, пострелять сам бог велит. Вы же сплошные террористы. Что Спиридонова, что Савенков.
– Мы никогда не воевали против народа, а только с тиранами и палачами!
– Знаешь, что Даша, давай лучше спать, все равно мы сейчас ни о чем не договоримся.
– По-твоему, получается, что большевики во всем правы!
– Я не большевик и никогда им не буду!
Разговор о политике сбил лирический настрой, и революционерка отодвинулась от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97