Она торопливо сняла куртку, свою солдатскую рубаху и оторвала от нее почти всю полу. Меня уже начало лихорадить. Наверное, просто от страха последствий ранения. Я как смог перевязал рану и только после этого перевел дух.
– Ты сможешь одна довести того человека? – спросил я, имея в виду раненого.
– Конечно, смогу, – решительно сказала она и, больше не отвечая на мольбы парнишки пожалеть его, пошла обратно в лес.
– Дяденька, ты почему меня застрелил? Мне ведь больно! – опять взялся за меня осиротевший ублюдок.
Я расслабился и попытался сосредоточиться на ране. На подростка старался не смотреть. Он лежал на земле и скулил.
– Зачем ты в меня стрелял? – спросил я его только для того, чтобы что-нибудь сказать.
– Просто так. Хотел посмотреть, что будет! – ответил он, глядя на меня плачущими глазами.
Меня такая любознательность просто взорвала:
– Посмотреть! Ты лучше заткнись, гаденыш, пока я тебя не пристрелил1
Моя неприцельная пуля попала ему в плечо, ближе к ключице и при минимальной помощи он вполне мог через неделю поправиться. Но помогать ему я не хотел, да и не мог.
Подросток посмотрел на меня затравленным зверьком и умолк. Мне показалось, что у него не появилось и тени сомнения в своей неправоте. Я перестал обращать на него внимание и занялся собой. Пока не вернулась Ордынцева, занимался самолечением и вскоре мне стало немного лучше. Во всяком случае, кровь перестала сочиться сквозь повязку.
Наконец показалась Даша вместе с раненым. Тот шел медленно, и было видно, как он с трудом переставляет негнущуюся ногу. Наконец, они добрались до экипажа.
– Ты сможешь править лошадьми? – спросил я, вставая с подножки, на которой сидел все это время.
– Наверное, – ответила она. – А это очень сложно? А, я знаю, как! Нужно тянуть вожжи и кричать: «Но»!
С ней было все ясно.
– Посади человека на сидение и помоги мне влезть на облучок, – попросил я. Кроме как на себя, рассчитывать мне было не на кого.
Раненый стоял, держась рукой за борт пролетки и смотрел на нас с нескрываемой теплотой.
– Меня зовут Опухтин, – представился он. – Илья Ильич.
– Дяденька, – опять заныл подросток, обращаясь теперь к новому участнику действия, – вон тот мужик меня ранил и еще грозился убить!
Опухтин посмотрел на него, выпрямился и ухватился сразу побелевшей от напряжения рукой за поручень пролетки. Разбитое лицо его стало бледным и страшным.
– Ты, ты, это ты! – заговорил он, путаясь в словах.
Мне показалось, что у него начинает сносить крышу. Ко всем злоключениям нам не хватало еще сумасшедшего.
– Это он их убил! – почти впадая в обморочное состояние, бормотал Опухтин, показывая пальцем на паренька.
– Кого их? – спросила Даша, не менее меня удивленная странным поведением раненого.
– Он моих товарищей заколол штыком! – закричал раненый. – На моих глазах! В живот, и в горло!
– Врет он, это не я, это тятя с Васькой, – закричал подросток, начиная отползать от пролетки. – Они сами виноваты, тятя велел…
Что велел «тятя», парнишка не сказал. Он довольно шустро для раненного вскочил на ноги и, согнувшись, побежал в лес.
– Это он убил тех людей? – деревянным голосом спросила Даша.
– Он, он! Пожалуйста, не дайте ему уйти!
– Никуда не денется, – пообещала Ордынцев а, вытаскивая из кобуры маузер. Потом крикнула: – Стой, стрелять буду!
Паренек никак не отреагировал на окрик. Тогда Даша выстрелила в воздух.
Беглец остановился и мельком глянул назад. У него были стеклянные, мертвые глаза и оскаленные мелкие зубы. Он напомнил мне загнанного хорька.
– Вам всем не жить! – крикнул он и побежал, пытаясь добраться до первых деревьев.
– Стой, стреляю! – опять крикнула Ордынцева, как мне показалось, не зная, что дальше делать со своим пистолетом…
– Можно я? – взмолился раненый.
– Извольте, – ответила революционерка и передала ему оружие. Паренек успел отбежать уже шагов на двадцать, когда, придерживая правую руку левой, спасенный нами человек по фамилии Опухтин прицелился и нажал на спусковой крючок
– Мама! – успел закричать подросток и замолчал, словно захлебнувшись в звуке своего голоса.
Мы молча стояли и смотрели, как он лежит, тщедушный и мертвый, палач и жертва, теперь в одном лице. Ордынцева опомнилась первой и вынула свой маузер из руки Опухтина.
– Господи, ведь он почти ребенок! – прошептала она. – Каким зверем его сделали!
– Нам нужно ехать, – сказал я и напомнил, – Даша, помоги мне сесть на облучок.
Бедной революционерке пришлось попотеть, пока она помогла нам устроиться в пролетке. Я как-то умостился на облучке и, в обоих смыслах, взял вожжи в руки. Кони, напуганные выстрелом и запахом крови, сразу же пошли рысью. Я сидел на узкой скамье боком, упираясь здоровой ногой в подножку облучка так, чтобы не сползать вперед. Даша придерживала совсем расклеившегося Опухтина.
У меня от потери крови кружилась голова, и, когда колеса прыгали на ухабах, болью отдавало во всем теле. Но выдержать было можно, и я терпел, стараясь не стонать. После получасовой езды, наконец, кончился лес, и показались первые дома Троицка.
– Куда ехать? – спросил я.
– В Уком, – ответил Опухтин.
– Где он находится? – уточнил я вопрос.
– В центре, недалеко от церкви, – пояснила Даша, – поезжай прямо по дороге, я скажу, когда будет нужно остановиться.
– А какой-нибудь больницы здесь нет? – спросил я, предпочитая обычное лечение партийным дебатам на ту же тему.
– Есть, земская, но доктора расстреляли как контрреволюционера. Там теперь остался один фельдшер, он большевик и в медицине плохо понимает, – сказал Опухтин вполне искренне, видимо, безо всякой задней мысли, но получилось у него очень двусмысленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97