Впервые в эпоху военного коммунизма мне сделалось неловко за плохую одежду. Раздевшись, я сложил платье так, чтобы оно не мозолило глаза прекрасной одалиске, и вошел в парную.
Там было нестерпимо жарко и тотчас начало щипать открытую, незажившую рану. Пришлось присесть у порога и ждать, когда я привыкну к обжигающему пару. В помещении был полумрак, и женское начало не мешало моим гигиеническим упражнениям. Капа парилась на самой верхней полке, куда мне пока было не подняться даже за самым соблазнительным призом.
– Товарищ Алексей, – позвал меня сверху веселый голос, – лезь сюда погреться, там, гляди, простынешь!
– Спасибо, мы как-нибудь в другой раз, а пока лучше вы к нам, – откликнулся я.
Капитолина расхохоталась немудрящей шутке и, как богиня с Олимпа, сошла ко мне вниз. Зрелище было потрясающее, думаю, мужчины меня поймут. Она спускалась, покачивая бедрами и аккуратно ставя ноги по одной линии. Все что особенно хотелось увидеть, при желании можно было рассмотреть, но не в анатомических подробностях, а с элементом недосказанности в игре загадочных теней.
– Вы, никак, непривычные к банному жару? – спросила она безо всякой скрытой насмешки.
– К такому нет, – ответил я, – если это у вас «похолоднее», представляю, что такое «погорячее».
– Что сделать, коли нужда заставит, ко всему притерпишься, – почему-то грустно сказала она. – Наш товарищ Трахтенберг очень уважают, когда очень горячо.
Последнее замечание прозвучало двусмысленно О товарище Трахтенберге я уже слышал не первый раз, но не представлял себе, кто он, собственно, такой. Предполагал, что начальник Опухтина, но это мне ничего не говорило и не вызывало интереса.
Воспоминание о жаролюбивом Трахтенберге сразу потушило веселость Капитолины. Она опять стала вежливо спокойной и немного равнодушной.
– Он кто такой, этот Трахтенберг? – спросил я. – Начальник Опухтина?
– Вы не знаете товарища Трахтенберга?! – пораженно спросила женщина.
– Не знаю, – признался я, – слышал о нем от Ильи Ильича, и только.
– Товарищ Трахтенберг большой человек и герой революции! – сказала Капитолина почему-то без особого восторга в голосе.
– Они у вас, по-моему, тут все сплошные герои, – в тон ей сказал я. – Откуда только столько подвигов набралось!
– А вы разве не герой революции? – удивленно спросила она, поворачиваясь ко мне высокой, большой грудью.
– Упаси боже, – излишне горячо воскликнул я, отводя взгляд в сторону, – никаких революций! Кто был ничем, пусть им и остается, или зарабатывает себе честь и славу мирным путем.
– А как же вы сюда попали? – почти с испугом спросила она.
– Случайно, мы спасли вашего Опухтина, да так получилось, что на нас ополчился какой-то Медведь, вот Опухтин и пригласил нас сюда, отсидеться.
Капа странно посмотрела на меня, ничего не сказала и заторопилась париться, пригласив немного искусственным голосом:
– А может, погреетесь напоследок? – интонацией выделив это слово, спросила она.
– Последка не будет, – серьезно сказал я ей. – Вы идите, парьтесь, а я посижу в предбаннике.
Кажется предупреждение, если можно так назвать вполне невинный намек, прозвучало очень вовремя. Меньше чем через пять минут дверь в предбанник распахнулась, и на пороге возник сторож Аким. В руках его была винтовка с примкнутым штыком. Он вошел в облаке пара и не сразу увидел меня и наведенный на него наган. Подняв склоненную в низком дверном проеме голову, он удивленно уставился на меня и машинально повел штыком в мою сторону.
– И не думай, – твердо сказал я. – Один лишний шаг – и ты покойник.
– Чего вы такое говорите, товарищ хороший, – не глядя на меня, негромко сказал он, – я пришел только печь проверить.
– Положи винтовку на пол и проверяй, – безо всякой патетики велел я, только клади осторожно и, главное, медленно.
Аким не послушался и, продолжая стоять в открытых дверях, рассматривал меня безо всякого, надо сказать, почтения. Не знаю, какие выводы он сделал из увиденного, но, кажется, не очень лестные.
– Ты, малый, того, не дребезди, – сказал он непонятное, но обидное слово. – Поклади наган, а то я тебе очень больно сделаю.
Надо сказать, что самоуверенность у Акима оказалась титаническая. Как бы человек ни был ранен и гол, но смотреть на него с такой как у него, самоуверенной наглостью я бы никогда не стал. Даже если бы мне в лоб не целились из никелированного нагана.
– Считаю до трех, – сказал я. – После чего или ты кладешь винтовку и поднимаешь руки или..,
Однако, показать себя искусным в счете мне не удалось. Я не успел даже сказать: «раз», как Аким взмахнул могучей рукой, в которой здоровенная винтовка со штыком не казалась даже большой, и собрался пришпилить меня этим трехгранным русским позором бессмысленной бесчеловечности к спинке скамьи, на которой я доселе мирно сидел
Однако, выстрел его опередил. Сторож, как мне показалось, удивленно посмотрел на дымящийся ствол нагана в моей руке и только теперь послушался совета, бросил винтовку на пол. Потом упал и сам, прикрывая ее своим телом. Я продолжал сидеть на том же месте, без особого трепета рассматривая его настриженный затылок и заросшую черными, кудрявыми волосами шею.
– Убил? – раздался сзади меня спокойный, даже будничный голос Капитолины.
– Они с Опухтиным вынули из нагана патроны, – машинально объяснил я. – Все думают, что они самые умные и хитрые.
Видеть убитого тобой человека, зрелище не самое приятное, если не сказать больше. Всегда, во всяком случае, у меня появляется острое чувство вины, что превысил необходимую самооборону, не предпринял все меры, чтобы избежать смертельного столкновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97