– А кто у нас Продсовнаркома, знаете?
– Это как так Пред?
– Председатель совета народных комиссаров, – расшифровала она.
– Этого, знамо дело, знаю, мы не такие уж и темные, Рыков Алексей Иванович.
– Кто? – упавшим голосом переспросила она. – Рыков?
– Ну да, как Ленин помер, он уже второй год председателем. И водка теперь «Рыковкой» называется.
Даша хотела еще что-то спросить, но не осмелилась и посмотрела на меня трагически остановившимся взглядом.
– Ну? – спросил я ее и весело подмигнул. – Поверила? Теперь я и год знаю: двадцать шестой
– Почему? – беззвучно, одними губами спросила он.
– Очень просто, Ленин умер в двадцать четвертом, прибавь два года.
– Так это все-таки правда?!
– Чистая и святая. Гражданская война кончилась, сейчас НЭП.
– Что за НЭП?
– Новая экономическая политика. Большевики почувствовали, что не удержатся у власти и на несколько лет разрешили народу работать за деньги.
– А потом что будет?
– Потом будет суп с котом. Доживешь, сама увидишь.
– А ты правда из будущего?
– Правда.
– А откуда, ну, я имею в виду, из какого будущего?
– Из XXI века, – веско сообщил я.
– Ты мне расскажешь, что потом будет, или тебе нельзя?
– Расскажу, когда будет время Только и у нас ничего особенно хорошего нет. Если не считать технического прогресса, который загадил всю экологию
Однако, теперь отделаться несколькими общими фразами от Даши мне не удалось. Она так загорелась энтузиазмом познания неведомого, что желала о будущем узнать все и сразу. Я как мог, отвечал на ее вопросы, пока она не дошла до самого ей интересного:
– А все-таки, мировая революция совершилась?
– Иди ты, со своей мировой! – начал, было, я, но не договорил фразу. – А ты, знаешь, пожалуй, она как раз в мое время и совершается.
– То есть, как это? Совершается мировая революция, а ты говоришь «пожалуй»?! Сам, что ли не знаешь, что у вас делается?
– Что у нас делается, по-моему, вообще никто не знает, но если под мировой революцией понимать глобализм, то все идет к этому.
– Какой еще глоболизм?
– Ты этого не поймешь, у нас очень сложный мир, и все перепутано. Так что давай пока займемся текущими делами, а политику оставим на десерт. Я предлагаю поехать в Москву.
– В Москву? – повторила она за мной. – А что нам там делать?
– Денег у нас много, будем прожигать жизнь.
– В Москве и Питере голод. Потом там свирепствует ЧК.
– Голод кончился, к тому же с нашими возможностями можно очень неплохо расслабиться. Ты хочешь расслабиться?
– Зачем мне расслабляться, я вполне здорова.
– Знаешь, я никогда себе не прощу, если не посмотрю Москву двадцатых годов. Давай махнем туда на недельку?
– У меня отец живет в Москве, – вдруг не по теме сказала она. – Я лучше поеду к себе в губернию
– Про свой губком и думать забудь! Как только ты там появишься, тебя сразу же возьмут за одно место и запечатают в конверт.
– Что, значит, запечатают в конверт?
– Посадят в тюрьму как эсерку.
Ордынская удивленно на меня посмотрела и совершенно серьезно спросила:
– А за какое место меня возьмут?

Глава 17

«В Москву! В Москву!» – стучали вагонные колеса на стыках разбитых за долгие годы безжалостной эксплуатации путей. Старенький вагон второго класса с неработающими амортизаторами раскачивался на рессорных пружинах так, что его в какой-то момент отрывало от полотна, он подскакивал, с грохотом ударялся о рельсы и начинал мелко трястись Меня это порядком нервировало, но, чтобы не пугать Ордынцеву, я не показывал вида, что опасаюсь на этом поезде вообще никуда не доехать. Остальные попутчики не выказывали никакой тревоги, разговаривали между собой и без перерыва ели то, что положено было есть в дороге: вареных кур и крутые яйца, и я решил наплевать на рессоры и положиться на судьбу.
Осенний пейзаж за окнами нагонял скуку, и я, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, постарался заснуть. До Москвы ехать было еще около пяти часов и заняться, кроме того, что ждать крушения поезда, было нечем. Тяжелая предыдущая ночь давала о себе знать, побаливало раненное бедро, и я задремал. Даша, после того, как окончательно удостоверилась, что мы находимся в двадцать шестом году, была в самых растрепанных чувствах. Теперь ее даже не тянуло на разговоры о мировой революции. Она не отрываясь смотрела в окно и слушала досужую болтовню попутчиков о сволочной Советской власти.
За пять лет, которые прошли после окончания гражданской войны, страх перед Чрезвычайкой немного прошел, и чистая публика во втором классе позволяла себя саркастические замечания в адрес властей. Старшему поколению возражал только какой-то обдолбанный идеологией прыщавый вузовец. Он нес досужий вздор о скорой победе коммунизма. Ему никто не возражал, но, как только парень замолкал, разговор продолжался в том же критическом ключе. Вузовца это сердило, он даже несколько раз выходил курить в тамбур, чтобы не слушать контрреволюционных разговоров. Когда окончательно разозлился, пообещал сдать идеологических противников в милицию по прибытии в Москву. Разговор тотчас увял и на ближайшей станции «контрики» перешли в соседний вагон.
Вузовец, оставшись без аудитории, тронул меня за плечо, и я проснулся.
– Слышал, товарищ, как эти суки ругали советскую власть? – спросил он, как только я открыл глаза.
– Какие суки, ты о чем, товарищ?
– Спал, значит! – со значением сказал он. – Вот так все и проспим!
Я согласно кивнул головой и опять закрыл глаза, но он не успокоился и хлопнул меня по колену:
– Я смотрю ты, товарищ, их наших? Тоже вузовец?
– Нет, я своё уже отучился.
– Зря, учится никогда не поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97