Отец Алексий так же и по той же причине остался стоять. Наше появление интереса у пленников не вызвало. Видно было, что люди крайне утомлены и измучены. Я медленно прошел вдоль «обжитых» косогоров оврага. Присмотреть в толпе помощников для освобождения у меня не получилось, Взгляды у мужчин и женщин были потухшие, а глаза ввалившиеся. Скорее всего, степняки их просто не кормили, заранее ослабляя возможное сопротивление. Удивило меня количество пленных. В центре государства, рядом со столицей, ногайцы чувствовали себя, как дома, и могли собрать и готовиться угнать в плен такую большую группу людей.
Руки у меня постепенно отошли и можно было начинать что-нибудь предпринимать. Обойдя пленных, я начал медленно приближаться к священнику. В это время меня остановила женщина, держащая на руках закутанного в тряпки ребенка.
– Батюшка, – безжизненным голосом сказала она, – помолись, дите помирает...
Я подошел к матери и открыл личико младенца. Это была девочка двух лет с горящим в жару лицом. Она явно сгорала от высокой температуры.
– Дай я подержу, – предложил я, и взял легкое тельце в руки.
Ребенок хрипло дышал, и я решил, что у нее пневмония. Момент для лечения был самый неподходящий. Я сам был не в лучшей форме, а для борьбы с такой тяжелой болезнью мне требовались очень большие усилия. В этом заключалась особенность моего лечения. Мне каким-то образом удавалось передавать свою энергию больному и стимулировать его иммунитет. Потому, когда я сам был нездоров, лечение забирало все силы.
Как только девочка оказалась на руках, мое биополе начало работать само по себе, без стимуляции и волевого усилия. Руки напряглись, и вскоре, несмотря на то, что здесь, на дне оврага было сыро и холодно, все тело покрылось испариной. Чувствуя, что вот-вот уроню ребенка, я передал девочку матери и оперся на возникшего рядом Алексия.
– Что с тобой? – тревожно спросил священник.
– Сейчас пройдет, – ответил я, превозмогая противную липкую слабость.
Действительно, минут через двадцать силы ко мне вернулись.
Поп все время находился рядом, поддерживая меня если не физически, то морально.
– Справимся с этими? – тихо спросил я напарника, когда вновь почувствовал силу в руках и ногах.
– Как Бог даст, – ответил он, – а если даже передюжим, как из оврага будем выбираться?
– Как ногайцы наверх вылезают? – тихо спросил я молодого парня с изможденным лицом и ввалившимися глазами, сгорбившись, стоящего в двух шагах о нас.
– По веревке, – ответил он. – Им веревку сверху спускают.
– Ваши охранники все здесь?
– Еще один есть, он надысь туда ушел, – ответил он и кивнул в глубь оврага, вверх по течению ручья.
– Ты давно здесь?
– Давненько.
Краем глаза я увидел, что наше общение насторожило ногайцев, и двое из них встали, чтобы посмотреть, что здесь делается. Пришлось понуро свесить голову и стоять в позе убитого горем страдальца. Часовые, не заметив ничего подозрительного, успокоились и вновь сели к костру.
– Ну, что, пошли, – предложил я Алексию, – начнем, а там видно будет.
Однако, несмотря на свои недавние ратные подвиги, священник почему-то оробел.
– Чего торопиться, – вяло произнес он; – давай подождем, присмотримся, что здесь и как.
В принципе, я его понимал. Я и сам был физически разбит, и ввязываться в таком состоянии в неравный бой, а потом лазать по глинистым склонам и бегать по непролазным лесам мне ужасно не хотелось. Но оставаться в неопределенном, подвешенном состоянии, на ногах на всю ночь, было совсем неразумно. Мы только потеряем остаток сил.
– Как хочешь, – сказал я, – тогда придется идти одному.
– Я же только этой ночью дал новый зарок крови не лить, – плачущим от обиды голосом произнес Алексий.
– Так ты на христианскую кровь клялся, а ногайцы язычники, – попробовал я обмануть его совесть.
– Все одно, люди. Все божьи твари, – не повелся на мою казуистику священник. – Может быть, они еще прозреют и припадут к лику Господнему!
Несмотря на усталость и нервозное состояние, я чуть не рассмеялся. Затевать в таком отчаянном положении религиозный диспут может только русский человек.
– Давай-ка, отче, сначала с ними побранимся, а мириться и просвещать будем потом, – предложил я. – Как бы не мы им, а они нам обрезание голов не сделали.
– Это вряд ли, – с сомнением произнес миротворец, без должного почтения поглядывая на грозных противников и притеснителей русского народа.
Охрана к этому времени приступила к трапезе, и то, что мы подошли, никого не удивило. Ногайцы решили, что мы набрались наглости клянчить у них еду.
– Кет, кет! – закричал на меня командир и красноречиво потянулся к торчащей из бурого сапога нагайке. – Кет, яман! – после чего присовокупил грубое тюркское ругательство. Я слышал его, когда служил в армии, но забыл, что оно означает, и потому не стал обижаться.
Несмотря на угрозу, мы с Алексием подошли к самому костру. Только теперь наши охранники поняли, что мы ничего просить не собираемся. Однако особого беспокойства два попа у ногайцев не вызвали. Слишком привыкли они к собственной безнаказанности и ужасу мирных людей перед их кривыми саблями. Мало того, веселый парень в волчьем треухе, тот, который первым встретил нас внизу, решил покуражиться над двумя «урус поп» и посмешить товарищей. Он бросил на землю обглоданную кость и знаками велел нам встать на четвереньки и по-собачьи ее подобрать.
Меня это не обидело, но отец Алексий, ответственный не только за себя, но и за авторитет Господа Бога, разозлился и заскрипел зубами. Только в этот момент ногайцы поняли, что мы не собираемся просить у них объедки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95