– Я замужем уж десятый год, а сладости-то, выходит, и не знала.
В ответ я только поцеловал ее в губы и снова обнял. Меня била нервная дрожь, и одна за другой накатывались волны желания.
– Устала, я, – не отодвигаясь, сказала Наталья. – Давай чуток отдохнем.
– Конечно, милая, – ответил я. – Тебе тепло?
– Тепло, ох, как тепло! Жарко!
Действительно, ее тело было очень горячи. Я забеспокоился, не жар ли у нее и, взяв за руку, проверил пульс. Он был ровный и не частил. Кажется, со здоровьем пока у Морозовой все было в порядке.
– Поспи немного, – предложил я, – ты устала.
– И то, пожалуй, – сонно откликнулась Наталья Георгиевна. – Ты тоже поспи.


* * *

Утром я проснулся от естественного нестерпимого желания ненадолго уединиться. Пришлось срочно разгребать сено и выползать из теплой, ароматной норы. Солнце уже было высоко и вовсю пронизывало щелястые стены. За ночь ветер переменился, и потеплело.
– Помоги мне вылезти, – попросила из ямы Наташа.
Я протянул руку и вытащил ее наверх. Мы оказались рядышком, голые, как Адам и Ева. Для полного сходства с прародителями нам не хватало только яблони и змея.
– Мне нужно вниз.
Я спрыгнул вниз и подставил ей руки. Наташа скользнула по сену, я поймал ее и слегка прижал к себе. Потом мы разбежались в разные стороны.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, когда мы снова оказались вместе.
– Хорошо, только опять замерзла.
– Придется ждать, пока все просохнет. Полезай наверх.
Теперь, когда мы отдохнули и согрелись, взобраться наверх оказалось совсем просто. Я только слегка подталкивал Наташу. Она нисколько не смущалась тем, что я был снизу и мог видеть ее в самых интимных подробностях. Что, признаюсь, украдкой и делал. Причем с большим удовольствием.
Когда я поднялся вслед за ней, результат моей нескромности был уже весьма нагляден.
– Полежать, что ли, еще, – сказала боярыня, сладко потягиваясь и кося в мою сторону озорным глазом.
– Давай сначала позавтракаем. Очень кушать хочется... Не нужно одеваться, пускай досохнет, – добавил я, заметив, что Наталья, обижено поведя плечом, собирается надеть влажный опашень, длинную, до пола рубаху-платье.
– Срамно нагой хлеб вкушать, – нравоучительно сказала она.
– Един хлеб от Господа, – произнес я наставительно и вновь разложил опашень на сене.
Таинственное заклинание ее, кажется, убедило, и мы начали, как библейские праотцы, вкушать хлеб насущный в полном своем неприкрытом естестве.
А и хороша же была боярыня! Причем безо всяких шейпингов и диет. Нежное тело с прозрачной кожей и едва заметными веснушками, бледные девичьи соски и светлое золото волос, чуть светлее на голове.
– Ишь, хоть ты не из наших, а пригляден, – вдруг неожиданно произнесла Морозова, щурясь на солнце и мазнув по мне взглядом.
– Почему же не из «наших», а из каких же я?
– Этого уразуметь не могу, только знаю, точно не из наших. Все делаешь по другому, – уточнила она.
– А у тебя что, есть с кем сравнивать? – начал, было, ревниво я, потом поправился и спросил понятнее: – У тебя что, кто-то был помимо мужа?
– Негоже у доброй жены про такое спрашивать.
– Ну, если жена добрая... Ты ешь скорей, а то у нас времени мало.
Мы на какое-то время замолчали, утоляя накопившийся голод.
– Одежа-то, поди, просохла, теперь и одеться можно... – сказала Наталья, собирая остатки еды в берестяную упаковку.
– Рано еще, – лукаво сказал я, хотя было отнюдь не рано, а, пожалуй, даже и поздно; того и гляди, кто-нибудь сюда заявится, – давай еще отдохнем.
– Ты мужчина, тебе и решать, – легко согласилась Наталья Георгиевна и сладко потянулась с неотразимой женской грацией, показывая себя всю в самом выигрышном ракурсе.
Я тут же спрыгнул в нашу сенную яму и притянул к ней руки:
– Иди ко мне...
...Если бы не нужда уходить и прятаться, то из этого сеновала меня не выгнала бы никакая сила. Теперь поцелуи Морозову не пугали, а были даже желанны. Наталья вытягивалась всем телом и устало прикрывала глаза, когда я был слишком настойчив и нескромен. Мои ласкающие руки нежили ее светящееся тело и были везде желанны. Все было совершенно потрясающе. Солнышко сияло, птички пели, и прекрасная женщина дарила мне всю свою ранее невостребованную сексуальность.
– Искололась вся, – пожаловалась Наташа, когда мы, наконец, оставили друг друга в покое и лежали рядышком, держась за руки.
– Собираться надо, скоро полдень, – грустно сказал я. – А я бердыш и саблю вчера утопил.
– Я думала, сама утону. Я ведь плавать совсем не умею. Как упала в воду, чую, будто меня какая-то сила вглубь тянет.
– Тебя в Семеновском-то признают? – невежливо перебил я Наташу. – И вспомни, кто из родственников мужа может претендовать на ваше наследство.
– Не знаю, родни у нас мало, – задумавшись ответила Наталья Георгиевна. – Царь Иван Васильевич тестя и детей его лютой смертью казнил, один мой Иван Михалыч по малолетству в живых остался. Вся вотчина ему-то и отошла, а коли у кого ближнего в роду нет, та вотчина отойдет государю... Может, кто из дальней родни зарится. У Морозовых родни много: и Салтыковы, и Шеины, и Брюхово-Морозовы... – Наталья Георгиевна задумалась и продолжила, как по писаному. – Коли у покойного нет жены и детей, та вотчина отдается родным братьям, их детям и внучатам, а далее внучат вотчины велят не отдавать никому; та вотчина, тот жеребей взять на государя.
– Ты что, грамотная? – удивленно спросил я. – Откуда так законы знаешь?
– Так получилось, что немного грамоту понимаю, – смутившись, сказала она.
– Разве девочек учат читать и писать?
– Упаси боже. Мой батюшка был большой книгочей и толмач, а я была его любимая дочка, вот он меня и научил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95