– Раздевайся скорее!
Я стащил через голову кольчугу, остался в нательной рубахе и штанах, стоял на месте, не зная, что делать дальше. Прасковья оставалась в своем сарафане и головном платке, смотрела все тем же непонятным взглядом.
– Тебе помочь? – предательски дрогнувшим голосом спросил я.
– Помоги, – просто ответила она и подняла вверх руки.
– Господи! – воскликнул я. – Да что же это делается!
Вообще-то начиналось таинство слияния двух людей. Однако против этого было многое, и главное, религиозность и естественный стыд женщины, и моральные заморочки мужчины. Однако я, уже не очень понимая, что происходит, одним рывком вверх освободил девушку от всей ее одежды. Она вскрикнула и, хотя сама только что хотела этого, отскочила от меня и прикрылась руками.
– Нет, пожалуйста, не нужно! – умоляюще воскликнула Прасковья. – Только не сейчас!
– Как хочешь. А теперь ложись и спи, – с нескрываемой злостью разочарования сказал я и быстро вышел наружу.
На пустом дворе, прикрытые рогожами и утренним туманом, лежали два мертвые тела. Я, не глядя в их сторону, быстро пошел через двор к пролому в заборе. Пустырь, ограниченный соседскими заборами, плавал в молочной белизне. Туман уже начал подниматься над землей, он клубился ленивыми седыми прядями, растворялся в прозрачном, прохладном воздухе, стекал каплями воды по черному дереву забора.
Я стоял и просто смотрел вперед. Сзади меня тронула за плечо легкая рука. Я знал, кто это, и не обернулся.
– Прости меня, – тихо сказала Прасковья, – но я не смогла, ты меня еще не любишь.
– Глупости, все-то вы женщины знаете лучше нас, мужчин.
– Наверное, это так и есть, – уверенно сказала она и добавила, – если ты очень хочешь, то пойдем, я согласна.
– Как-нибудь в другой раз, – сказал я, стараясь, чтобы фраза не прозвучала грубо. – Может быть, ты и права.
– Я так и знала, – прошептала она и заплакала. Время для любовных ссор и выяснения отношений она выбрала самое подходящее.
Нам с ней только и осталось, что стоять на пустыре и выяснять, кто кого больше любит.
– Расскажи мне о своей крестной, – попросил я, – как мне к ней легче подобраться?
Поворот разговора для девушки вышел неожиданным, и она, продолжая по инерции всхлипывать, ответила:
– Зачем ты к ней пойдешь, она такая красивая!
– Как это красивая? – не понял я. У меня уже в голове вполне сформировался образ хитрой, коварной старухи с фальшивой улыбкой, и никакие красавицы в него не вмещались.
– Красивая, – повторила девушка, – и я не хочу, чтобы ты туда шел один.
– Погоди, сколько же ей лет?
– О, она совсем старая, но еще очень красивая, – непонятно объяснила Прасковья.
– Старая, это значит сколько? – осторожно уточнил я.
– Не знаю, много, наверное, лет двадцать пять, может быть даже больше.
Я прикинул, и у меня не очень получилось представить себе жену приятеля ее отца, в двадцать пять лет уже вдовствующую три года, да еще почему-то ставшую крестной матерью шестнадцати-семнадцатилетней девушки. В таком случае ей должно было быть, когда родилась Прасковья, лет восемь-девять.
– Не ходи туда, я не хочу, чтобы ты там был без меня! – добавила она.
Я промолчал, но невольно подумал с обычным мужским цинизмом: «Милая, если ты боишься соперниц, то лучше не разжигай и без того воспаленное воображение, а тащи на лавку и покажи, что такое настоящая женщина, чтобы у мужика и мысли не возникло смотреть куда-то на сторону». Однако такие приземленные построения совсем не подходят для романтических девушек, потому я вместо здравых доводов привел другие:
– Неужели я, по-твоему, взгляну на двадцатипятилетнюю старуху? Она, наверное, и ходить-то уже без палочки не может! Мне у нее нужно только узнать, кому она тебя продала. Это теперь единственная возможность найти людей, которые пытаются нас убить.
Кажется, мои доводы подействовали, и Прасковья немного успокоилась. Однако все равно не преминула сказать:
– Тебе совсем не нужно для этого с ней встречаться.
– Лучше расскажи, как мне туда попасть? – спросил я, игнорируя ее последнее замечание.
– Как попасть? – удивилась она. – Через ворота!
– Если я приду и попрошу рассказать, как она обокрала сироту-крестницу, и спрошу, кому она продала, ее в рабство, то меня просто выведут под белы ручки и выкинут в те же самые ворота, через которые я туда вошел, – терпеливо объяснил я. – Вспомни, какие у твоей крестной есть слабости, ну, например, что она любит, чего боится.
Прасковья задумалась, потом пожала плечами.
– Не знаю, раньше она любила гадать, в церковь еще любит ходить, наряжаться...
Женские слабости у дряхлой старухи, надо сказать, были самые обычные. Единственное, что мне в этой ситуации могло пригодиться, это вера в гадания.
– А лечиться она, случайно, не любит? – с надеждой спросил я. Прикинуться доктором мне было комфортнее, чем гадателем или хиромантом.
– Не знаю, когда я там жила, крестная ничем не болела.
Это ни о чем не говорило, для того, чтобы любить лечиться, хорошее здоровье совсем не помеха, а часто даже необходимое подспорье.
– Хорошо, остановимся на гаданиях. На чем она любила гадать?
Прасковья задумалась, потом перечислила самые популярные у нас виды гадания: на воде, решете, воске, особенно на рафлях. Последнее мне больше всего подходило, оно выглядело самым серьезным.
К тому же гадание по рафлям было строго запрещено и ставилось наряду с волхованием. Рафля – значит решетка, отсюда и гадальные листы назывались рафлями. Они были разграфлены на отделения, в которых под номерами показаны разные случаи и действия. На такой гадальный лист нужно было бросить пшеничное или ячменное зерно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95