Логика у меня была железная, однако, Иван Никанорович ее не оценил, ему было не до того.
– Так ты о нашей П-прасковьюшке печешься? Ч-что же сразу-то не сказал! – заикаясь, заговорил он. – Так никто ее не продавал, померла она. Бог дал, бог и взял!
– Ошибаешься, дорогой, я ее час назад видел живой и здоровой. И она на тебя показывает. Это, говорит, Никанорыч, душегуб, меня погубить хотел!
– Врет подлая девка, зря на меня наговаривает. Это не я, а Верка, все Верка Прохорова, хозяйка моя, ее рук дело! Она ведьма! Вот тебе святой истинный крест, ведьма! Я знать ничего не знаю, ведать не ведаю, это она, вражина, придумала сироту погубить! Все она одна!
– Как часто делают некоторые впечатлительные мужчины, управляющий при первой опасности сразу же свалил всю вину на женщину. Однако мне больше были интересны не продавцы, с которыми и так все было ясно, а покупатели.
– И кому Прохорова Прасковью продала?
– Знать не знаю, ведать не ведаю! – глядя стеклянными глазами, быстро проговорил он.
– Это я уже слышал, больше ты ничего не хочешь сказать?
– Господи, да сказал бы, кабы знал! Кому душа не дорога! Как я без нее жить-то буду?! – заскулил Иван Никанорович. – Разве это по-людски, жить без души-то?!
Кажется, за свою бессмертную душу управляющий переживал меньше, чем за жизнь. Пришлось попробовать подойти с другого конца:
– А кто тебе сказал, что ты будешь жить? – удивленно спросил я. – Я тебя сейчас зарежу.
В подтверждение своих слов я вытащил из ножен кинжал. Иван Никанорович что-то пискнул, потом повторил более разборчиво:
– Воля твоя, но я больше ничего не скажу. Хочешь резать, режь!
Оказалось, что и отчаянные трусы могут проявить твердость духа, особенно, если боятся чего-то больше смерти.
Понятное дело, убивать его я не собирался, пытать тем более. Нужно было придумать какой-нибудь нестандартный способ заставить управляющего во всем сознаться, но пока никаких конструктивных идей у меня не появилось.
– Ладно, – сказал я, – пока живи.
Иван Никанорович звериным инстинктом почувствовал, что я его резать не собираюсь, и тут же сел вольнее, и заговорил свободнее, даже стал угрожать:
– Вот, вот. Господь правду видит, он невинного блюдет! – напористо толковал он. – Сам за невинную кровь ответ держать будешь! Кто на меня руку поднимет, тот будет вечно гореть в геенне огненной!
Меня уже давно перестало удивлять, как часто негодяи прикрывают свои преступления и злодейства именем Всевышнего. Я не могу только понять, почему они считают себя всегда правыми. Думаю, все-таки от скудоумия, не умея или не желая понимать какую-нибудь другую правду кроме собственной, удобной им самим. Хотя, возможно, это и не тупость или психологический феномен, а обычная защита собственного эго.
Пока я его молча слушал, управляющий наглел на глазах. Лишь только он понял, что непосредственной опасности для его жизни нет, тотчас решил показать зубы:
– Глупый ты человек, хоть и знаешься с нечистым. Ты думаешь, меня всякий обидеть может? Шалишь! За мной такие большие люди стоят, какие тебе и не снились! За каждый мой волос прядь выдерут, а то и голову оторвут!
Мне он определенно начинал нравиться. Не поддавшись на прямую угрозу, теперь с головой выдавал себя хвастовством.
Увы, этой милой человеческой слабостью страдают очень многие люди, так что Иван Никанорович не был исключением из правил.
– Врешь ты все, – пренебрежительно сказал я, – кто ты такой, чтобы за тебя большие люди руку держали? Обычный холоп, только что толстую морду наел!
– Шалишь! – окончательно ожил Иван Никанорович. – Холоп я, может быть, и холоп, только человек не простой! Нет, не простой! – повторил он.
– И опять врешь, – подначивая я, – какие это большие люди станут за тебя заступаться? Болтаешь, сам не знаешь что!
Иван Никанорович обиделся, открыл было рот, уже хотел назвать имя, но опомнился и только махнул рукой:
– Не веришь, не верь, я тебя предупредил, а там как знаешь.
Теперь впору было задуматься мне, что дальше делать с этим приобретением. Держать его было негде, разве что связанным под лавкой. Я уже пожалел, что не применил агрессивную методику выколачивания сведений: запутать до полного шока, сломить волю и заставить признаться и в том, что было и чего не было. Однако момент был все равно упущен, потому пришлось идти более медленным путем.
– Ладно, не хочешь говорить, не говори, тебе же хуже, – равнодушно констатировал я. – И о хозяйке своей тоже ничего не расскажешь?
Управляющий посмотрел на меня с плохо скрываемой насмешкой.
Гуманность «следствия» вызвала иллюзию, что у него есть шансы не только спастись, но и что-то на этом выиграть.
– Чего мне с тобой говорить, теперь тебе полный конец, – с угрозой начал он. – Мои люди тебя под землей отыщут! Вези меня с почетом назад, тогда я еще, может быть, за тебя словечко и замолвлю!
– Ладно, Иван Никанорович, – примирительно сказал я, – ничего не поделать, значит, у нас с тобой дружба не получилась. Жаль, но насильно мил не будешь. Ваня! – закричал я в окно. – Неси сюда веревку, да потолще, чтобы не оборвалась!
Управляющий внимательно посмотрел на меня, немного встревожился, но пока еще продолжал держаться гордым соколом.
Я же спокойно сидел и ждал, когда парень исполнит приказ. Иван Никанорович, не заметив во мне робости, кашлянул и поинтересовался:
– А зачем тебе веревка?
– Веревка-то? Так для одного дела, – небрежно, отводя от него взгляд, ответил я, – да ты не бойся, тебя это не касается.
Скажи я обратное, он, возможно, посчитал, что его просто запугивают, теперь же смутился и не так уверенно, как раньше, продолжил стращать неминуемым возмездием:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95