– Не хочешь сразу покаяться, это плохо, брат. Чем дольше меня в плену продержишь, тем тебе хуже, – бормотал он, тревожно глядя на входную дверь.
– Ты же сам, Иван Никанорович, говоришь, что у меня нет выхода. Куда не кинь, всюду клин, так что же мне одному погибать? За компанию, говорят, и жид удавился.
– Какой еще жид? – всполошился он. – Не знаю я никакого жида, я православный!
– Это-то и плохо, – грустно сказал я.
– Ч-что в том п-плохого, – опять начал заикаться управляющий.
– А то, что если умрешь без покаяния, то не видать тебе рая, как своих ушей. Так и будешь до скончания века гореть в аду.
Иван Никанорович, несмотря на острый ум, логическую связь со смертью без покаяния и веревкой заметить не захотел, потребовал разъяснений:
– А почему я помру без покаяния?
– Так где же я тебе попа сейчас найду? Да и зачем это мне, ты мне ничего говорить не хочешь, а я для тебя буду на священника тратиться!
В этот момент в избу вошел мой бестолковый рында с куском веревки в руке и спросил:
– Такая подойдет?
– Я тебе что велел принести? – набросился я на него. – Я тебе сказал, что крепкую веревку нужно, чтобы не оборвалась! А ты что принес, разве такая человека выдержит?
Ваня недоуменно повертел кусок веревки в руке, не зная, что и думать.
– Ты посмотри на Ивана Никаноровича, он мужчина солидный, тяжелый, а на твоей разве что цыпленка можно повесить!
Ваня оценивающе осмотрел управляющего и, сообразив в чем дело, повинно сказал:
– Нет у нас хороших веревок, я лучше кожаную вожжу принесу, она точно его удержит, да и висеть на ней сподручнее, не так будет шею натирать.
Кожаная вожжа управляющего дожала. Он опять позеленел и его начало тошнить.
Такой изнеженности от средневековой сволочи я никак не ожидал.
– Видишь, что ты наделал! – вновь закричал я на парнишку. – Неси скорее вожжу или что хочешь, а то он нам тут все полы загадит!
Ваня кивнул и бросился вон, а Иван Никанорович повалился мне в ноги:
– Государь-батюшка, не погуби! Заставь за себя век Бога молить! Не своей волей Прасковыошку-сиротку в чужие люди отдал, попутала меня баба проклятая!
– Ладно, рассказывай все без утайки, а там посмотрим, казнить тебя или миловать!
– Миловать, государь, тебе за то на том свете зачтется!
– Ну, это еще неизвестно. Ладно, говори, только не ври, учти, времени у тебя не осталось.
– Верка Прохорова на сиротскую казну польстилась и велела девку извести!
Он замолчал. Пришлось его подогнать:
– Это я уже слышал, говори по делу, а то сейчас Ваня вернется!
Управляющий, вздрагивая от каждого шороха и со страхом косясь на дверь, начал торопливо рассказывать о том, как у крестной созрел план объявить о смерти Прасковьи и захватить в одни руки объединенное состояние обеих купеческих семей. Естественно, себе Иван Никанорович оставил роль слепого орудия коварной купеческой вдовы. Ничего необычного в этой истории не было, типичная, как говорится, «бытовуха», удивляло только изощренность исполнения. Они с крестной даже похоронили какую-то девушку в семейном захоронении, а саму сироту продали в бордель.
– Я слезами плакал, молил Верку пожалеть сироту, она на меня только ногами топала, – окончил он свой рассказ.
– А мне ваши люди сказали, что ты с Веркой живешь как с женой, и сиротскую казну вы пополам поделили, – блефовал я, наблюдая за реакцией Ивана Никаноровича.
Он вздрогнул, поглядел с ненавистью, потом закричал со слезой в голосе:
– Врут проклятые, если мне и перепало что, так одна маковая росинка, все Верка себе заграбастала. А что живу я с ней, так не своей волей, она силком заставляет!
После такого заявления мне очень захотелось ненадолго отступить от принципов гуманизма и повесить-таки Ивана Никаноровича.
– Вот такие подойдут? – спросил рында, входя со свернутыми сыромятными вожжами. – На них можно двух таких дядечек повесить, и то выдержат!
Мы с Ваней одновременно посмотрели вверх, словно прикидывая, куда можно привязать кожаный галстук. Это по понятной причине так не понравилось нашему вынужденному гостю, что он тихо завыл.
– Что это он? – спросил меня Ваня.
– Правду говорить не хочет, – объяснил я, – это его так совесть мучает.
– Не надо, пощадите, я все скажу! – попросил тот.
– Говори.
– Скажу, если обещаешь помиловать! – попытался торговаться Иван Никанорович.
– Вон туда можно привязать, сможешь под крышу залезть? – спросил я Ваню, указав на поперечную балку на самом верху.
Парень поглядел наверх.
– Лестница нужна, так не забраться.
– Тогда чего ты стоишь, иди за лестницей, что мне нут весь день с ним болтать прикажешь, у меня еще дел много.
– Пощади! – опять взмолился управляющий.
– Расскажешь все без утайки, тогда может быть и пощажу. А снова станешь врать, жить тебе осталось не больше четверти часа.
– Ве-ерка, – начал было он.
– Еще скажешь одно слово о Верке, убью! – рявкнул я.
Иван Никанорович весь съежился и посмотрел таким умоляющим взглядом, что только у каменного истукана не екнуло бы сердце. Я почувствовал себя извергом и садистом, но не смягчился. Потрясенный таким жестокосердием, он продолжил, перейдя с имени собственного на местоимения:
– Она позавидовала, что у Проньки такое богатство, вот и придумала...
– Рассказывай, что вы у Прасковьи украли.
Вот тут управляющий вполне продемонстрировал свои незаурядные способности. В перечислении имущества он сыпал мерами и суммами, как настоящий счетовод. Все-то помнил Иван Никанорович, вплоть До качества и единиц меховой рухляди, женских нарядов, товаров и утвари. Обогатились компаньоны на сиротских слезах солидно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95