– Ладно, прощай до завтра, – сказал я, с трудом представляя, как в середине ночи смогу добраться до имения Блудовых.
– Проводишь меня? – попросила девушка.
– Да, конечно.
Она пошла к выходу, я двинулся следом. Собственно, провожать ее было особенно некуда, разве что на другой конец коридора. Мы дошли до ее покоев. Она открыла дверь, вошла, а я остался наружи. Ксения, оглянулась через плечо, удивилась:
– А ты что не входишь?
Почему я не вошел, мне было понятно, а вот ей, кажется, не очень.
– Пойдем, у меня опять болит голова, – спокойно сказала она.
Мне осталось только вздохнуть и последовать за ней, однако совсем не в том качестве, в каком бы хотелось. Не успели мы войти, как поднялся шум и началась беготня. Заспанные полунагие «фрейлины», которые, оказывается, ночевали вповалку тут же в покоях царевны, рьяно демонстрировали свою преданность хозяйке. Ксения устало махнула рукой, и все разом успокоились.
– Спите, – велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. – Пойдем, еще полечишь меня.
Мы вошли в светелку, в которой я уже был днем. Навстречу уже шла босоногая статная девушка в одной льняной рубашке и накинутым на голову льняном же платке. Она низко поклонилась и уступила дорогу.
– Анюта, – попросила царевна, – помоги мне раздеться.
Девушка, стараясь не смотреть в мою сторону – меньше знаешь, крепче спишь – начала помогать Ксении разоблачаться. При таком туалете я присутствовал впервые и с волнением ждал, до какой степени царственной наготы мне будет разрешено присутствовать.
Анюта между тем, не спеша, снимала одну за другой драгоценные одежды, все эти летники, поневы, кофты, я до сего дня путаюсь в точности названий всех видов женского платья, и полная, статная Ксения превращалась в стройную, юную девушку. Чем дальше заходил процесс раздевания, тем больший интерес он вызывал и сильнее приковывал внимание. И вот наступил самый ответственный момент. Я соляным столбом стоял в дверях, ожидая последнего, заключительного действия горничной. И вдруг услышал обычное, обидное для любого мужчины:
– А теперь отвернись!
– Да ладно, – примирительно сказал я, – мне как лекарю смотреть можно, что уж тут такого...
Однако Анюта так и не сняла последнюю завесу, застыла, ожидая приказа госпожи, и мне пришлось издохнуть, тайно обидеться и отвернуться. Опять в тишине шелестела одежда, оставляя только место разыгравшемуся воображению. Наконец, Ксения подала голос:
– Теперь можно, я легла.
О, прекрасные дамы, если бы вы только знали, сколько можете принести чистой, эстетической радости, позволив только созерцать то, чем вас наградила природа, то...
– Голова, говоришь, болит? – задумчиво сказали, приближаясь к широкой дубовой лавке, на которой во взбитых, как морская пена, перинах утопала царевна.
– Болит. Страшно мне, что с нами будет, – безжизненным голосом сказала девушка, сразу же вернув меня на грешную землю.
– Закрой глаза, – попросил я, – и постарайся заснуть. Все как-нибудь образуется.
Несколько раз проведя ладонями над ее головой, я почувствовал, что сам бесконечно устал, хочу спать, и если сегодня по-человечески не отдохну, то завтра на заседании Боярской думы делать мне будет просто нечего.
– Ксения, – позвал я.
Она не ответила, уже заснула. Я огляделся. На соседней с царицей лавке сидела полусонная Анюта, широко зевала и ждала, когда я, наконец, уберусь восвояси и дам ей лечь спать.
– Ложись, спи, – сказал я и так, как бы это само собой разумелось, пошел в соседнюю со светелкой комнату, повалушу – неотапливаемую летнюю спальню, в которой, на мое счастье, никто не ночевал, лег на крайнюю лавку и, как был одетый, в сапогах, сняв только кольчугу и шлем, заснул тяжелым, тревожным сном.
– Алексей, проснись, – позвали меня тонким детским голосом.
Я приоткрыл глаза. В повалуше было светло. Прямо передо мной, на одном уровне с головой, маячило лицо карлицы Матрены. Я окончательно проснулся и сразу же сел. Матрена молча смотрела на меня своими широко поставленными, неправильной формы глазами. Конъюнктивит у нее почти прошел, белки глаз приобрели свой естественный цвет.
– Доброе утро, Матрена, – поздоровался я, – уже пора вставать?
Однако тут же сориентировался, что свет не дневной, комнату освещают две свечи.
– Тихо, – прошептала она. – Там кто-то ходит...
– Где там? – так же тихо спросил я.
– Стража пропала, а в сенях какие-то чужие люди, боюсь, это не к добру!
– О, господи, – только и нашел, что сказать, я, вставая. – Сейчас пойду, посмотрю.
– Свечу возьми, – предложила карлица, протягивая мне горящий огарок восковой свечи, – там темно.
– Не нужно, – отказался я, задувая ее светоч. – Сейчас глаза привыкнут к темноте, разберусь. Куда могла деться охрана?
– Не знаю, в наших сенях всегда стоят два стрельца, да еще двое в больших и на крыльце у входа. Я проснулась по нужде, услышала шорох, дверь приоткрыла, выглянула, меня внизу не видать, а там чужие люди шепчутся в темноте. Я сразу сюда, тут ведь в царевниных покоях одни бабы и девки. Ты саблю возьми да кольчугу-то надень, – посоветовала она, – Мало ли что!
– Ничего, и так справлюсь, пошли потихоньку.
Я обнажил кинжал и, мягко ступая, чтобы не потревожить спящих «фрейлин» и раньше времени не спугнуть непрошенных гостей, направился к входу. Рядом неслышно двигалась Матрена. Возле дверей мы замерли, прислушиваясь. С внешней стороны все было тихо. Простояли так несколько минут. Карлица завозилась, видимо, чувствуя свою вину за то, что зря меня разбудила.
– Т-и-х-о, – одними губами прошептал я. Она опять замерла.
Интуиция подсказывала, что за дверями таится опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95