– Поди, ваша любовница?
– Нет, она любит и собирается замуж за другого человека, он тоже приехал с нами.
Чем больше я рассказывал, тем фантастичнее и запутаннее делалась история. Я сам это понимал, но ничего более внятного и логичного у меня не получалось.
– А ваша спутница знает, что вы мужчина?
– Не знает.
– А что за история с сокровищами, которые вы жертвуете монастырю?
– Мы попали к настоящим разбойникам. Александра и его товарища они хотели убить, а нас со спутницей сделать наложницами. Я воспользовался тем, что меня посчитали женщиной, и помог вашему племяннику и его товарищу освободиться. Потом нам удалось справится с бандой. Так что если бы не мое женское платье, то нас уже не было в живых.
– Вы знакомы с нашей послушницей Пелагеей?
– Нет, а кто она такая?
– Та женщина, ради которой вы сюда явились.
– Вы имеете в виду Алевтину? Нет, мы с ней не встречались.
Видимо, последнее заявление окончательно запутало ситуацию, и игуменья решила в ней разобраться.
– Я велю прислать ее сюда, и сама буду присутствовать при вашей встрече.
– Конечно, буду вам благодарен, – безо всякого восторга, согласился я, не представляя, как может повести себя жена. При ее способности читать чужие мысли, она должна была сразу понять, кто я. И ее реакцию на мой измененный облик и появление здесь, в Шуе, не мог даже примерно спрогнозировать.
– Вас я попрошу молчать и ни о чем с сестрой Пелагеей не разговаривать, – сказала монахиня и вышла распорядиться позвать Алю.
У меня появилось несколько минут, чтобы подготовиться к встрече. Самое главное, чтобы моя девочка не выказала никакого удивления. Иначе мой рассказ станет сплошной ложью, и мы попадем в очень неприятную, если не трагическую, ситуацию.
Чтобы не думать об Але, я начал вспоминать эпизоды нашего путешествия, как мы ночевали в деревне, постарался восстановить зрительные образы крестьянского семейства, их избу, поле, примыкавшее к деревне. Игуменья больше со мной не говорила, молча сидела на своей жесткой скамье, и было видно, что она действительно больна. Уголки губ у нее скорбно опустились, глаза полузакрылись, и кожа на лице казалась серой с зеленоватым отливом,
Наконец вошла Аля, я мельком взглянул на нее и постарался никак не зафиксировать ее приход своим сознанием – представлял одного за другим деревенских ребятишек, многочисленных отпрысков наших недавних знакомых.
Аля перекрестилась на иконы и поцеловала настоятельнице руку.
– Вы звали меня, матушка? – спросила она.
Я от звука ее голоса чуть не сорвался, но сумел взять себя б руки и подумал о тощей, несмотря на летнее время крестьянской корове.
– Да, – ответила Але настоятельница, крестя ее. – Хотела спросить, как тебе нравится в нашей обители?
– Все, слава Господу, хорошо, у вас здесь тихо и благолепно, – ответила жена.
– Тебе знакома эта женщина? – задала новый вопрос матушка Фетисия.
Аля внимательно посмотрела на меня, а я про себя подумал, что мне нужно вымыть голову.
– Нет, матушка, – ответила она, – мы не знакомы.
– Она говорит, что приехала к тебе от твоего мужа!
Аля вздрогнула, побледнела и быстро повернулась ко мне.
– Алечка, ты слышишь меня? – про себя проговорил я.
– Да, – прошептала она и начала падать на пол.
Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.
– Матушка, ради Бога, помогите, – взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.
Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.
– Что с ней? – спросила она.
– Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?
– Там, – указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.
Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.
– Кто вы?
– Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, – вслух сказал я, а про себя добавил: – Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.
Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.
– Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?
Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:
– Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.
Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.
За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.
Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.
– У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.
– Что? – только и смог сказать я, – И чье это повеление?
Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.
– Вы совсем больны, вам нужно лечь!
– Пустое, – ответила она, – помолюсь, и даст Бог, полегчает.
– Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.
– Чем это? – невесело усмехнулась игуменья.
– Я вообще-то лекарь, – со скромным достоинством сказал я. – Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.
– Ты, в такие младые лета? – не поверила она.
– Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.
– Как же ты лечишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96