– Благодетеля нашего, отца родного, извести-то надумал!
– Молчи, старый приживал! – закричал на старика Вошин. – Это тебе-то Васька отец родной?! Мало он нашей кровушки народной попил? Душегуб он и кровопивец!
Красивое лицо Трегубова сделалось растерянным и виноватым.
– Грех тебе так говорить, Иван, какой я кровопивец!
Василий Иванович, несмотря на свой мужественный вид, скорее всего, принадлежал к натурам нежным и ранимым. Понятно, что при таком складе характера он не мог победить талантливого интригана Платона Зубова в придворных баталиях за благосклонность Екатерины. Наглое и беспочвенное обвинение Вошина привело его в большое смущение.
– Врешь ты все, Ванюшка-то, – укоризненно сказал Кузьма Платонович, – ты и есть душегуб, все от тебя плачут. Станового надо вызвать-то, пущай дознание учинит.
– Правда, пошлите за становым, – сказал помещик. – А Иван Иваныч пусть пока у себя в комнате посидит, развяжите его.
Я, заметив, как радостно блеснули глаза Вошина, поспешил вмешаться:
– Негоже его в доме оставлять, он еще по злобе пожар сделает (пожаров на Руси всегда панически боялись, почти так же сильно, как начальства), нет ли у вас какого-нибудь специального помещения? Вроде арестантской?
– Как же не быть, есть! – сказал, радостно потирая ручки, Кузьма Платонович. – Сам же Ванюша-то и построил-то. Вот пущай напоследок-то и попользуется.
– Право, я не знаю, – смутился «душегуб и кровопивец». – Ежели, правда, пожар… Ах, делайте, как сами знаете…
Кузьма Платонович под ругань Вошина, попрекавшего его за неблагодарность, кликнул слуг и велел отвезти задержанного в темную.
Между тем очнувшаяся после обморока соучастница тихо встала с пола и попыталась улизнуть из комнаты.
– А ты, Аграфена Михайловна, куды? Чай, скажешь, не знала, какое твой братец злодейство учинить намеревался? – остановил ее старик, беря административную инициативу в свои руки.
– Ах, батюшка Кузьма Платонович, я просто потрясена, какие на нас наветы идут. А вы, Василий Иванович, столько мне про свой амур говорили, а теперь такой пассаж делаете.
– Ничего я вам про амур не говорил, это вы вместе с Ванькой меня жениться хотели заставить. Это вы все про амуров говорили, Аграфена Михайловна, с кузеном вашим, изменщиком! – обиделся Трегубов.
– Говорили! Говорили! Вы, после таких слов, изменщик и не комильфо, Василий Иванович! Мне как благородного звания девице и дочери бригадира таких слов слышать не положено!
– Какая такая девица! – неожиданно закричала дородная дама со вздорным выражением лица. – Ты не девица, ты блудница! Батюшка, Василий Иванович, я за тебя жизнь положу, я тебя в обиду не дам! Никакая она не ванькина кузина, она ему как есть полюбовница. Он тебя на ней оженить хотел, а потом смертью лютою извести. Господь, он правду видит, не даст попустительствовать!
Василий Иванович побледнел и откинулся на подушки. Судя по лицам собравшихся в комнате, сейчас должен был начаться «час X». На костях поверженного управляющего приживалы спешили заработать себе индульгенции на будущее и «политический капитал».
Нам с Алей эти разборки были совершенно неинтересны, а Трегубову еще и опасны для здоровья. Меня больше занимало то, какими глазами смотрит Алевтина на молодого красавца с романтической бледностью на челе.
Василию Трегубову, по моим подсчетам, было чуть за тридцать, но выглядел он значительно моложе благодаря наивному и честному выражению лица. Даже в болезни, не оправившись от ран и потери крови, он смотрелся романтическим героем и писаным красавцем. У него были большие выразительные глаза, роскошные русые кудри, волевой подбородок с ямочкой, белоснежные зубы и какое-то внутреннее обаяние.
Аля глядела на красивого барина во все глаза, явно сопереживая обрушившимся на него бедам. То, о чем думал я, ее в данный момент, судя по всему, не очень интересовало.
– Вы что, не видите, что Василию Ивановичу плохо, – сердито сказал я присутствующим. – Извольте покинуть комнату, больному нужен покой. Тебя это тоже касается, – добавил я специально для Алевтины, которая и не подумала выйти из спальни красавца.
Она рассеяно посмотрела на меня, улыбнулась загадочной, блуждающей улыбкой и послушно удалилась вместе со всеми из комнаты.
– Где слуги? – свирепо набросился я на доброхотного старичка Кузьму Платоновича.
– Ожидают-то приказаний благодетеля, – почтительно ответил он.
– Пусть заберут этих, – я указал на заговорщиков, – и отведут в холодную. И прикажите послать за становым приставом, пусть срочно приедет.
Кузьма Платонович прищелкнул каблучками стоптанных сапожек и выскочил наружу. В спальню тотчас вошли дюжие дворовые и вывели связанного управляющего; плачущая Аграфена Михайловна сама пошла следом.
В комнату заглянула Аля и сделала мне приглашающий знак глазами. Я вышел к ней.
– Мужики их хотят убить, – сказала она и указала глазами на удаляющуюся процессию.
– Больного не беспокоить. Под вашу ответственность, – ни к кому конкретно не обращаясь, распорядился я. – Вы пойдете со мной, – сказал я Кузьме Платоновичу. – Посмотрим, что у вас здесь за холодная.
Мы со старичком вышли вслед за арестованными во двор, где меня «во всеоружии» дожидался Иван. Я успокоил его, сказав, что у нас все в порядке, и мы все вместе пошли на зады усадьбы, оберегая управляющего от самосуда.
«Темная», построенная стараниями Вошина, оказалась настоящим тюремным казематом, сложенным из тесаного камня с окованными железом дверями. Детище управляющего впечатляло мощью и неприступностью. Такой тюрьме могла позавидовать иная губерния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95