Неожиданно он рванул за руку. Я взвыл от боли и тут же почувствовал облегчение.
– Ты бы хоть предупредил! – вместо благодарности набросился я на него. – Кто так делает!
Иван ухмыльнулся:
– Кабы предупредил, ты бы спутался, а так что, дело обычное.
Когда у меня высохла испарина на лбу, и спутники помогли надеть рубаху, Аля совершенно не к месту сказала:
– А ведь это он тебя, Алеша, хотел загрызть.
– Почему именно меня? Кто подвернулся бы, того и загрыз.
Аля покачала головой.
– Он тебя больше всех ненавидел.
– Что за глупости. Зверь – он и есть зверь. Он ненавидеть не может, – начал объяснять я, – у него рефлексы.
Меня перебил Иван:
– Понял я, – ударил он себя по коленям. – Оборотень, как пить дать, оборотень!
– В каком это смысле? – не понял я. – Что значит, оборотень?
– То и значит, что давешний барин в зверя обернулся.
«Ни хрена себе Голливуд с Джеком Николсоном в главной роли!» – подумал я и усомнился:
– Неужели и такое бывает?
– Бывает, – неохотно подтвердил Иван. – Хотя и редко.
Между тем, мертвого зверя дворовые тащили под барское окно. Про убитых людей никто и не вспомнил. Я подозвал Кузьму Платоновича и попросил распорядиться прибрать погибших. Он согласно покивал седенькой головкой, пообещал все исполнить и поспешил под прекрасные хозяйские очи выслуживать себе должность.
Смотреть на мертвого волка мне не хотелось. Век бы мне ничего подобного не видеть. Никогда еще чувство обреченности не было у меня так сильно, как в те мгновения, когда мы со зверем смотрели друг другу в глаза.
Гипотеза Ивана о том, что волк – оборотень, была логична. Она связывала все нестыковки от таинственного исчезновения Вошина до появления зверя в надежно закрытой тюрьме. Непонятным оставалось только убийство его сообщницы. Впрочем, что я знаю о психологии этих существ?
Смущало количество ненормальных, с точки зрения здравого смысла, проявлений «природных аномалий». Мне случалось слышать полуфантастические рассказы о подобных метаморфозах, но, как правило, от людей, в психической нормальности которых я слегка сомневался.
Теперь же мне самому довелось столкнуться с совершенно необычным видом живого существа, о существовании которого не имелось никакой научно проверенной информации.
Получалось, что я начал реально жить в сказочном мире, однако, сомнений по поводу своей собственной психической «адекватности» у меня не возникло. Все окружающее было буднично, нормально и «мальчики кровавые в глазах» у меня не плясали.
Немного успокаивали размышления о выборочности нашего восприятия. У Жванецкого есть рассказ на эту тему: «Я болею, все болеют. Я умираю, все умирают»
Попав в искривленное время и нарушив какие-то неведомые мне законы, я сам превратился в аномалию. Возможно, этим и объясняются странные знакомства и необычайные события, в которых я время от времени против своей воли участвую.
Правда, возможно и другое объяснение: я стал присматриваться к людям с других сторон, чем раньше, и начал замечать те их поступки и качества, на которые раньше просто не обратил бы внимания. Потому-то никто из моих знакомых и не заводил разговор о том, что он живет уже пятьсот лет или умеет превращаться в паука. Еще несколько месяцев назад, услышь я такие откровения, я бы просто стал избегать этого человека, как ненормального.
Теперь все изменилось, и я сам стал более, чем фантастической фигурой. Как и освобожденный вчера узник, за которого ратовал Иван…
– Как твой знакомец? – спросил я его.
– Отходит, – кратко ответил Иван, отводя в сторону глаза.
– Что же ты мне не сказал?
– Чего там говорить. Коли любопытно, пойди да взгляни.
– Где он?
– Со мной.
– А тебя, кстати, где разместили? – спросил я, испытав укоры совести, за то, что вчера совершенно забыл про него.
– В конюшне, при лошадях. Где же еще.
– А наш найденыш?
– Я же сказал, что со мной, в конюшне, где ему еще быть.
– Пойдем, посмотрим, может быть, я смогу ему помочь.
– Не надо никому помогать. Ежели судьба ему помереть, то и так помрет, а нет, и без тебя оклемается.
– Может быть ты, Иван, кончишь темнить? – рассердился я. – Что за манера наводить тень на плетень.
– Охота, так пойдем, – недовольно ответил он, пожимая плечами. – За показ денег не просят.
Мы отправились на конюшню. Трегубовских лошадей содержали в просторных стойлах в отменной чистоте. Мы прошли в закуток, отгороженный от основного помещения перегородкой, вероятно, подсобное помещение для конюхов.
Там, укрытый овчиной, лежал давешний страдалец. Иван достал ему чистое белье, вымыл и переодел, и тот выглядел не так страховидно, как вчера. Несмотря на то, что он был невероятно слаб от голода, выглядел он сильным, волевым человеком, больше привыкшим командовать, чем повиноваться.
Выражение лица у этого человека было не крестьянское. Его запавшие глаза горели лихорадочным блеском. Иван вчера хорошо над ним потрудился: не только отмыл в бане многомесячную грязь, но и подстриг по крестьянской моде ему бороду и волосы на голове. Освобожденный узник был не просто худ, он был бестелесен.
– Здравствуйте, – поздоровался я.
Человек пронзительно поглядел мне в глаза, сглотнул слюну так, что дернулся ком в его худом горле и кивнул головой.
– Ты чем его кормил? – спросил я Ивана, упрекая себя, что вчера же не занялся освобожденным узником.
– Дворовым толокно давали, и мы с ними ели.
– Ему нужно вареное мясо и зелень. Сходи и от моего имени потребуй на кухне. Только давай совсем понемногу, а то у него будет заворот кишок. И попроси бульона, то есть мясного взвара.
Ничем большим этому человеку я пока помочь не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95