– Сынка-то как назвали? – для страховки уточнил я.
– Лександром, – вмешалась в разговор женщина лет сорока пяти, невысокая, с полным круглым лицом, как и все сильно пьяная. – Сашуткой, Шуриком!
– А посмотреть на ребенка можно? – без большой веры в успех спросил я.
– Чего ж на него смотреть? Дитя как дитя. За показ деньги берут, – недовольная тем, что ее отрывают от застолья, ответила она.
– А я заплачу, рубль дам, – посулил я.
– Ты дашь, а я возьму. Тогда пошли, если не шутишь.
Я подождал, когда она встанет на нетвердые ноги и, покачиваясь, пойдет показывать дорогу. Антон Иванович, до того отнюдь не жаждавший видеть новорожденного национального гения, тем не менее пошел за нами следом.
Мы пошли через несколько полутемных комнат, так же как и гостиная обставленных чем попало, и вошли в детскую. Это было крохотное помещение. В нем стояли детская кроватка, люлька у стены, какой-то колченогий столик и свернутый рулоном тюфяк, на котором, скорее всего, спала нянька.
Лежащий в люльке ребенок надрывно плакал, широко раскрывая беззубый рот. Голос был сиплый и слабенький.
– Ишь ты, как надрывается сердечный, – констатировала женщина – Обоссался поди.
Она сноровисто распеленала Александра Сергеевича Пушкина. То, что ребенок не только описался, но и обкакался, было не самым неприятным. Он был розовым от жара. Я растерялся, не зная, что предпринять. Опыта общения с младенцами у меня не было никакого.
То, что у Пушкина очень высокая температура было очевидно, но какая, определить без термометра я не мог. Жар необходимо было сбить немедленно а то, зашкалив за допустимые параметры, он просто убьет ребенка. Нянька, между тем, принялась его перепеленывать, не замечая критического состояния.
Я вспомнил народный способ снижения температуры. Он напоминал принцип работы обыкновенного холодильника.
– Водки принеси и полотенце, – приказал я женщине. – А ты, – обратился я к предку, – поезжай в гостиницу и привези мою аптечку. Пушкин при смерти!
На самый крайний случай, я еще хранил две таблетки антибиотика. После моих слов, нянька уставилась на младенца, поняла, что он в жару, ойкнула и припала к темному, порозовевшему тельцу, собираясь завыть. Я поймал ее за плечо и вытолкал из детской, повторив приказание. За ней следом торопливо вышел Антон Иванович.
Через минуту женщина вернулась со штофом водки, полотенцем и соленым огурцом на блюдечке, видимо, для закуски. Только непонятно кому, мне или великому поэту.
– Выпей, батюшка, на здоровье! Ох, беда-то какая! Не уберегла дура дитя!
Не обращая внимания на ее пьяные стенания, я набрал в рот зелье, опрыскал им Александра Сергеевича, после чего начал обмахивать тельце полотенцем. Огурец мне не понадобился.
Со страха за ребенка, женщина быстро трезвела и теперь молилась за моей спиной:
– Господи Боже праведный и милосердный, спаси невинную душу, накажи лучше меня дуру грешную.
Я шикнул на нее и велел успокоить разбуженную нами маленькую девочку, спавшую рядом в кроватке.
То, что можно сбить у маленьких детей температуру за счет внешнего охлаждения, я когда-то слышал и решил попробовать на практике. Риск был небольшой, терять же было нечего. Горячее тельце быстро высохло, и я повторил процедуру.
Кажется, мое лечение начало приносить результаты. Ребенок начал ровнее дышать, тише плакал и закрыл глазки.
– Бог видать тебя принес, батюшка, – продолжала бормотать за моей спиной нянька. – Как же я, дура грешная, не усмотрела за невинным дитем…
– Ты скоро ли, Аринушка? – послышался из коридора чей-то нетерпеливый шепот. – Гляди, водка согреется. Али вы здесь выпиваете?
– Так вас зовут Арина? – спросил я.
– Ариной кличут, батюшка.
– А по отчеству, не Родионовна ли?
– А откуда ты меня знаешь, барин? Я чтой-то тебя не припомню.
– Кто же про тебя не знает, – ответил я. – Про тебя все знают, даже то, что бражничать любишь, милая старушка.
– Какая я тебе, барин, старуха! – обиделась легендарная нянька. – А что выпила малость, так это так, у кума нынче именины.
Между тем, Александр Сергеевич наконец перестал плакать и уснул. Он тяжело дышал, измученный высокой температурой.
– Ты этого мальчика береги, – сказал я Арине Родионовне. – Он большим человеком вырастет. Через него и тебя люди помнить будут.
– А откуда ты, батюшка, знаешь, кем наш Лександр Сергеевич вырастет?
– Цыганка нагадала. Такая цыганка, что ни разу не ошиблась. Что ни скажет, всё сбывается.
– Ишь ты, – удивилась Арина Родионовна, – ежели гадалка нагадала, то оно конечно!
Мы, чтобы не беспокоить спящих детей, вышли в соседнюю комнату. В ожидании возвращения Антона Ивановича, разговорились. От пережитого испуга хмель у «доброй старушки» почти прошел, и мы мирно общались, сидя на облезлом диване.
– Господа хорошие, грех жаловаться, – рассказывала нянька. – В нынешнем году вольную мне выправили. Да куда мне идти, с ими жила, с ими и помирать буду. Да и деток жалко: Оленьку, да вот теперь Лександра. Своей-то семьи нет, сам понимаешь, какая у холопов жизнь! За любезного сердцу смолоду замуж не отдали, спасибо, хоть за немилого не принудили. А так господа хорошие. Есть в них дружество и сердечность. Грех жаловаться. Я, батюшка, раба маменьки Надежды Осиповны, Марьи Алексеевны. Почитай, саму Надежду Осиповну на своих руках вырастила, а теперь Бог дал, деток ее пестую. А у самой жисть, ни в сказке сказать, ни пером описать…
Знаменитая няня начала рассказывать о себе. Несомненно, у нее был настоящий талант сказительницы, говорила она плавными, законченными фразами, щедро сдабривая речь необычными сравнениями и колоритными словечками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95