На таком ободе наш рыдван не доедет и до околицы. Опасения, что простая поломка будет нам стоить суток, если не больше времени задержки, пересилили нормальное состояние инертности, свойственное как южным, так и северным народам, в том числе и мне. Я скинул с себя дворянское платье и отобрал у кузнеца фартук и инструменты.
Мои странные действия, сопровождаемые площадной бранью, милой и понятной чистым сердцам, вызвали большой интерес у зрителей.
Наша дворня и случайные свидетели заворожено наблюдали, как пьяный барин подобрал и отмерил стальную полосу, обрубил лишнее зубилом, потом раскалил в горне концы и пробил в них бородком дырки, после чего сковал заклепками обод так, чтобы его хватило доехать не только до Петербурга, но, случись нужда, то и до Казани.
Всё время, пока я возился у горна и наковальни, униженный кузнец угрюмо глядел, как я восстанавливаю колесо. Когда починка была почти закончена, он вышел из состояния столбняка, и его профессиональная гордость пересилила сословные барьеры. Этот нахал принялся сначала почтительно, а потом нагло поучать меня, как нужно правильно работать.
– Нешто так обод куют! – возмущался сельский Кулибин. – Так кажный дурак скует. Я вот надысь одному наиглавнейшему енералу карету чинил, вот то была работа! Енерал так и сказал: «Знатный ты мастер, Ефим. Такого и в Москве не сыщешь». А у тебя, барин, что за работа, пустяк один.
Пока кузнец Ефим расписывал свои достоинства, наши дворовые, вдохновленные моим примером, без понуканий приподняли карету, надели колесо на ось и забили стопорную чеку.
Видя, что мы собираемся уезжать, а на него никто не обращает внимания, кузнец разволновался:
– Денежки-то, они счет любят, – неизвестно к чему объявил он.
Не получив ответа, стал более конкретен.
– Расчет, ваши благородия, сделать надо бы и на водочку сверх того по совести. Это у нас в Московской губернии называется – магарыч.
Антон Иванович собрался было заплатить кузнецу, но я шикнул на него и велел одному из наших кучеров подать мне кнут.
– Значит, расчесться хочешь? – спросил я, с ласковой улыбкой глядя на его потную, наглую морду.
– Это уж как водится, – солидно подтвердил кузнец. – Без етого никак нельзя. Вот надысь и енерал расчелся и вознаградил за труды. Ты, грит, Ефим, первейший кузнец на всю округу, такого, грит, и в самой Москве не сыщешь.
– Ну, так я тебя сейчас разочту.
– И на водочку, по совести, – напомнил Ефим.
– И на водку по совести получишь, – заорал я, превращаясь из начинающего демократа в рабовладельца и крепостника.
– За что, батюшка барин, – взвыл первейший кузнец, пытаясь увернуться от господского кнута.
– За науку, наглец, чтобы работать учился, а не на водку требовать, – кричал я диким голосом, лупцуя кнутом предка какого-нибудь федерального министра или депутата Госдумы, может быть, самого президента, или, и того круче, своего собственного.
Срывая зло на спине бедного, а значит честного труженика, я внес свою лепту в грядущие социальные потрясения Отечества. Но и теперь, по прошествии времени, сталкиваясь с его далекими потомками, нисколько не раскаиваюсь в содеянном.
Мой эмоциональный взрыв имел двоякие последствия: дворовые Антона Ивановича и так меня не очень признававшие, увидев, что я, как простой мастеровой, орудую молотком и клещами, совсем перестали меня уважать. Однако, уразумев, к чему может привести конфликт со странным барином, все приказы стали выполнять с первого слова.
Побитый кузнец, мгновенно забыв и про денежки, и про водочку, активно мешал своей непрошенной помощью и советами нашим людям запрягать лошадей. У него как бы открылось второе дыхание и слетела сонная одурь.
– Ишь ты, – возмущался наш кучер, когда мы тронулись в путь, – на водочку он захотел! На водочку получить кажному лестно. Ежели заздря кажному на водочку давать, никаких денег не хватит…
Он еще долго нес подобную околесицу, поминутно оглядываясь на нас с козел, причем, как мне показалось, без всякой задней мысли.
Как ни странно, но крепостник по статусу, Антон Иванович огорчился от моего порыва:
– Это ты, брат, зря, – пенял он мне. – Ну, не умеет мужик работать, так, может, в том не его вина. Приказал дуболом-помещик быть ему кузнецом, он и стал. Дело это тонкое, может, и не для русского разума. Это у цыган в крови, да у немцев. А русский человек, он хлебопашец, ему такое не под силу.
Я промолчал, не давая втянуть себя в бесконечный спор об исключительности русской ментальности. Тем более что по опыту XX века я знал, что наши способности не ограничиваются одним хлебопашеством. Не дождавшись от меня ответа, Антон Иванович продолжил:
– Ты-то как до такого мастерства дошел, сам же говорил, что у вас лошадей и экипажей не осталось?
– Наш отечественный сервис и не такому научит, – туманно ответил я. – А кнутом кузнец получил не за то, что работать не умеет, а за то, что много хочет, а мало может. Знаешь лозунг: «От каждого по способностям – каждому по труду» или «Кто не работает, тот не ест» ?
Понятно, что ни о «сервисе», ни о лозунгах Антон Иванович не ведал ни сном, ни духом. Просто нам обоим было скучно, и болтали мы о чем ни попадя. Семьсот верст между двумя столицами на своих лошадях преодолевались обычно почти за неделю. В принципе, если никуда не спешишь, то летняя поездка могла стать приятным времяпровождением. Природа, не обезображенная цивилизацией, радовала глаз, встречный народ был прост и наивен, мелкое мздоимство и жлобство дорожных смотрителей не разорительно.
Чем ближе к Петербургу, тем лучше и ровнее делалась дорога – видимо, сказывался страх перед царским гневом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95