Строже становились заставы. Плохо грамотные армейские офицеры, выходцы, как правило, из бедных дворянских семей, более тщательно, чем в провинции, изучали дорожные документы, надеясь за примерное рвение получить повышение по службе.
Антон Иванович, как лейб-гвардейский офицер, то бишь представитель элитных войск, у одних караульных вызывал почтительное уважение, у других плохо скрытую классовую неприязнь. Замечал это только я, свежим заинтересованным взглядом. Сам же лейб-гвардеец и на первых, и на вторых смотрел свысока и до короткого общения не опускался.
Теперь, вблизи Петербурга, наши разговоры касались в основном столичных дел. Благие намеренья предка не критиковать начальство, как всегда у русского человека, так намерениями и остались. Ненависть к власти, по таинственным причинам всегда у нас глупой и жестокой, пересиливала осторожность и страх наказания. Правда, в своих клеветнических измышлениях Антон Иванович старался не упоминать имени императора, но из песни слово не выбросишь.
Дух Павла постоянно присутствовал в наших разговорах.
Государь, имея собственное представление о счастье народа и славе отечества, всеми силами боролся с недостатками, присущими его подданным. Когда он велел столичным жителям не позже десяти часов вечера ложиться спать и рано вставать, то начал самолично мотаться по городу, высматривая свет в окнах и ослушников своего указа.
Теперь чиновники являлись в присутствия не к обеду, как в последние годы правления матушки Екатерины, а к шести часам утра и досыпали на рабочих местах, с трепетом ожидая неожиданной императорской проверки, заканчивающейся, как правило, разносами, ссылками в деревню, а то и Сибирью. Понятно, что ни о какой плодотворной работе в таких условиях речи просто не шло. Борьба за дисциплину стала главной целью любой деятельности. Однако чем крепче становилась дисциплина, тем хуже работали канцелярий.
Боясь доносов и наказаний за мздоимство, которое всегда в нашей стране было единственным стимулом в работе чиновничества, последнее вообще перестало что-либо делать, резонно полагая, что на нет и суда нет, а значит, и ответственности.
Все благие, так долго лелеемые планы переустройства государства, осуществлению которых мешала незаконная узурпация власти ненавистной матушкой, теперь, когда, наконец, начали осуществляться, вместо всеобщего процветания привели непонятно к чему. Император не щадя ни себя, ни своих близких, все силы отдавал реформам, а результаты получались диаметрально противоположные задуманным. Осознавая всю тщетность своих усилий, Павел Петрович искал виноватых где только мог, мрачнел, пребывал всегда в дурном настроении и совершал роковые для себя ошибки.
Он замучил гвардию учениями и парадами; совершал оскорбительные для аристократии поступки, вроде возведения в графское достоинство своего брадобрея; терроризировал не только двор и дворню, но даже свое многочисленное августейшее семейство.
Короче говоря, Павел делал всё возможное, чтобы вызвать к себе ненависть у всех без исключения сословий.
Причем, и это было наиболее для него опасным, у тех людей, от которых зависела крепость его трона.
На мой взгляд, императору, при реализации даже здравых начинаний, не хватало личного обаяния, популизма и последовательности. Последнее, по моему разумению, было результатом душевной болезни. Кто знает, от чего у царя съехала крыша, от нездоровой наследственности или душевного разлада при слишком долгом ожидании возможности порулить государственным кораблем?
Просидев полжизни в Гатчине, практически в ссылке, Павел накопил много идей, которые теперь торопливо сваливал на головы своих терпеливых подданных. Народ как всегда безмолвствовал, что позволяло царю мнить себя великим реформатором, непонятым гением, окруженным тупостью и скудоумием исполнителей. Эта общая беда российских правителей всех времен, окружаемых раболепной лестью, обволакиваемых изощренными восхвалениями, дворцовыми интригами и разборками. Всё это как ржавчиной разъедает даже стойких людей, имеющих жизненный опыт более разнообразный, чем у гатчинского затворника.
Я, как выученик советской школы, в которой отечественная история изучалась обзорно, с упором на бедственное положение крестьян до Великой Октябрьской революции, а деяния царей упоминались между прочим, точных дат правления Павла не знал.
По логике, его должны убить где-то в начале 1801 года. Во всяком случае, при битве под Аустерлицем, в которой участвовал Андрей Болконский, герой романа «Война и мир», императором уже был сын Павла Александр I. Более точных сведений об этом времени, чем знаменитая книга Льва Толстого, у меня не было. Антон Иванович продолжал ругать начальство:
– Построят на плацу зимой в одних тонких мундирчиках и держат целый день на ветру и морозе под артикулами. Скажи, разве это правильно?
– Потерпи еще годика полтора, будет тебе новый царь, – учил его я. – А лучше выходи в отставку, нарожайте с Анной Семеновной деток и живите себе тихо-мирно в Захаркино. Скоро войны начнутся с Наполеоном Бонапартом, и народа погибнет несчетно. Толку от войн и побед, как всегда, никакого, одна трескотня, да похвальба…
Предок серьезно, с мрачным видом выслушал мои «пророчества» и попытался извлечь из них пользу.
– А ежели ты мне намекнешь, под чью руку встать, да чья будет фортуна, то сие послужит нашей семье во благо…
Я только рукой махнул.
– Когда я учился в школе, мы вас проходили в седьмом классе в одном параграфе.
– Не понял, – удивился Антон Иванович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95