.. у вас есть брат, у нас...
- Это что такое: у нас, у вас? - засмеялся Климентий.
В дверь постучали. Вошла старуха, вся так и расплывающаяся от умиления. Она высвободила одно ухо из-под платка и так, двигаясь боком, ухом вперед, засеменила к летчику, протянув ему издали руку с плоской ладонью и выпрямленными, напряженными, плотно сжатыми пальцами.
- Ты прости меня, старую, что покоя тебе, верно, не даю, - заговорила она. - Очень уж меня интерес взял посмотреть... Как же, все про тебя в газетах читаем. Очень ты прекрасно летаешь.
Летчик тщетно пытался усадить тараторившую бабку, подсовывал ей кресло. Но старуха не садилась, увертывалась от кресла и все ходила вокруг, все всплескивала руками и радостно причитала:
- Вот, зашла поглядеть на тебя. Варежки тебе сама связала. Я же тебя еще вот какесеньким знала. Помнишь тетку Петровну? Это ведь я.
- Не помню что-то, - сказал летчик.
- Как же не помнишь, обиделась старуха, - как же не помнишь? А у деда Евстигнея кто на пасеке жил? Я еще тебе вот эсенького петушка-то принесла, гостинчик. А-а, запамятовал? Где же тебе, конечно, всех нас упомнить!
- Я, бабушка, никогда и на пасеке не жил и никакого деда Евстигнея не Знаю. Это ты, мать, чего-то обозналась.
- Ой ли! - сказала старуха. - Ты ведь родом-то из Городилова?
- Нет, я из Холодаева.
- А летает который, в газете снятый, это откуда? Из Холодаева?
- Это я летаю, мать. Холодаевские мы.
- Обозналась, значит. А я ведь думала - из Городилова, там тоже Черемыши жили. Ах, дура, дура!.. Ну, ничего, ничего, - успокоила она себя, - а то и не повидала бы. Разве посмела бы идти-то! А мне уж так была охота хоть глазком одним взглянуть, какой такой есть герой всего Союза Климентий Черемыш-то. Ну, теперь посмотрела - знаю, за кого голос стану подавать. Это ничего, что из Холодаева, а не из Городилова. Все одно наш. И варежки возьми. На, на! А то, чай, холодно наверху. Споднизу-то поддувает.
Она ушла, бормоча ласково, крутя головой, разводя руками.
- Вот у нас один мальчик тоже... - начала взбодрившаяся Аня.
Но тут снова зазвонил телефон, а когда летчик кончил говорить, в дверь опять постучали.
Пришел какой-то молодой изобретатель и долго и утомительно рассказывал о своем изобретении, которое должно, как он уверял, перевернуть в авиации все вверх дном...
- Зачем же все так сразу вверх тормашками? - сказал Черемыш, внимательно выслушав его, и посоветовал изобретателю сперва как следует по-учиться, а потом уже начать изобретать.
Приехали молодые железнодорожники, просто так, чтобы пожать руку летчику и сказать, что они на земле тоже постараются не отстать... После их ухода Аня увидала, что теперь сказать самое подходящее время. Но едва она раскрыла рот, как опять раздался стук, и пришел старенький доктор, собиратель автографов и изречений великих людей. Он без устали сыпал именами философов, ученых, приводя их высказывания по всякому поводу.
- Ламартин говорил, что конь-пьедестал героя. А в наше время пьедестал героя - аэроплан! - восклицал доктор.
Он попросил подпись-автограф в альбом. Черемыш расписался.
Доктор уже собирался уходить, как вдруг снял опять шляпу, подошел к летчику и, просительно глядя снизу, сказал:
- А как здоровье у вас? Ничего? Сложение, я вижу, отличное! А вот как сердечная деятельность? Вероятно, и подумать об этом вам некогда. Вы извините старика, но я, знаете, привык по-своему, по-врачебному, так сказать, профессионально подходить. Разрешите ваш пульс. Нет-нет, пожалуйста уж! Вы меня не обижайте. Да и права не имеете. Избиратель должен знать своего кандидата насквозь. Ваше здоровье и сердце ваше, сами знаете, - народное достояние. Позвольте и мне участвовать в его сохранении. Тэк-с, пульс отличный, с прекрасным наполнением.
Прежде чем летчик успел возразить что-либо, старик вынул из кармана резиновые трубки с костяными наконечниками - стетоскоп, - приложил какую-то металлическую штучку к груди летчика, под самые ордена.
Потом в один миг умелыми быстрыми пальцами расстегнул у героя гимнастерку, оттянул ворот ее, просунул туда свой аппаратик.
- Дышите, - приказал доктор.
- Да оставьте вы, доктор, в самом деле! - отбивался летчик. - Ой, я щекотки боюсь!.. И я совершенно здоров!
- Все здоровы до поры до времени. Прошу не мешать мне. Тихо. Дышите.
Летчик смиренно задышал. Выпуклая грудь его заходила ходуном.
- Так. Не дышите. Прекрасно, прекрасно! Так. Позвольте, а что это у вас тут глухой хрип, в верхушке?
- Это у меня ранение было, - ответил летчик. - Вот видите, ранение... Не бережете вы себя, молодежь! Преступление! А как сказал Гораций: непродолжительность жизни мешает нам иметь продолжительную надежду... А вы обязаны беречь себя, я от вас как врач и как гражданин, как избиратель прямо-таки требую: пожалуйста, берегите себя, товарищ Черемыш. И прошу вас обратиться к специалисту, мне не нравится - вот у вас тупой шум, хрипота на месте бывшего ранения. Обязательно обратитесь. Обещаете? Примите это как наказ. Иначе, я предупреждаю, я не буду за вас голосовать.
Распрощавшись, поблагодарив героя за автограф-подпись, он в дверях снова остановился:
- Да, чуть было не запамятовал... Еще попрошу вас обратить внимание на тротуары в нашем городе. Вот тут, на горе... Горсовет не обращает достаточного внимания. И в результате был случай перелома конечностей. Так вот, мой наказ исправьте.
- Слушаюсь! - отвечал летчик и, подойдя к столу, что-то записал на бумаге, лежавшей возле телефона.
Когда чудак-доктор ушел, Аня уже имела в голове совершенно готовое начало длинного и толкового объяснения насчет Гешки. Она все продумала. Но едва она начала, как дверь раскрылась, и, пыхтя от волнения, вошел толстый Плинтус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17