За бой на «Рюрике» его последний командир был удостоен ордена Св. Георгия IV степени, но вместо золотого оружия, какое получили другие уцелевшие офицеры, лейтенанту Иванову 13-му «высочайше был упразднен порядковый цифровой номер среди Ивановых и повелено впредь именоваться Ивановым-Тринадцатым». Эта странная награда навечно сплела его простую фамилию с «чертовой дюжиной», проклятой моряками всех стран.
Феодосия. Ноябрь 1920 года
Промозглым осенним вечером в город вместе с толпами кубанских казаков, отступавших под ударами красных, вошел рослый немолодой офицер с погонами капитана 1-го ранга на серой армейской шинели. Лицо его, серое от усталости, украшали длинные замысловатые усы.
Все гостиницы, казармы, все углы города были забиты кубанцами. Искать коменданта или другое начальство было бессмысленно, и человек с морскими погонами на солдатской шинели решительно направился к двухэтажному особняку с каменными львами – дому-музею Айвазовского.
На вопрос испуганной горничной пожилой офицер устало ответил:
– Доложите хозяйке: капитан первого ранга Иванов-Тринадцатый.
Он знал: в доме Айвазовского моряку всегда откроют двери. И не ошибся. Вдова великого мариниста Нина Александровна приняла неурочного визитера любезно, как в добрые старые времена: беседу о смутном лихолетье скрасили чашечка густого кофе и хрустальный стакан с ледяной водой. Надо полагать, что гость, после трех суток голодного и бессонного отступления, не отказался бы и от горбушки черного хлеба. Тем не менее светский тон был выдержан, и хотя каперанг валился с ног от усталости, он поблагодарил хозяйку за приглашение осмотреть мастерскую Айвазовского. Он почтительно разглядывал старинный мольберт, палитру, хранившие следы великой кисти…
– А это последняя картина Ивана Константиновича, – показала вдова на незаконченное полотно. – Она называется «Взрыв корабля»…
Гость вздрогнул и резко обернулся.
Багровый столб пламени взлетал над палубой фрегата выше мачт. Так взрываются крюйт-камеры – пороховые погреба… Каперанг, не отрывая взгляда от картины, сделал несколько неверных шагов, лицо его исказилось, и он поспешно закрылся ладонями. Плечи с измятыми погонами задергались судорожно…
– Боже, вы плачете! – изумилась вдова.
В этом нечаянном сухом рыдании человек с нелепой фамилией оплакал все: и свою тридцатилетнюю флотскую службу – на редкость опасную и невезучую, и смертную тоску белого бега, и прощание с Россией – навечное, вещало сердце, и будущую безрадостную эмигрантскую жизнь в Лионе.
– Простите, сударыня… Нервы!
Он открыл лицо и долго вглядывался в полотно.
То была не просто марина, то была аллегория его судьбы, и он запоздало пытался постичь ее. «Взрыв корабля»…
Сквозь очертания парусника для него проступал иной силуэт: мощные орудийные башни, ступенчатый мостик, высокие трубы… и точно такой же огненный столб, разворотивший палубу… «Пересвет» – вечная боль его и укор.
Все корабли, которыми ему выпадало командовать, по злому ли року, по печальной ли прихоти морского случая, гибли.
«Рюрик» был затоплен по его приказу в Японском море. Крейсер «Жемчуг», бывший под его началом перед первой мировой, нашел себе могилу в Индийском океане, дредноут «Измаил» – вершина его командирской карьеры – так и не был достроен. Наконец, «Пересвет», погребенный в Средиземном…
«Взрыв корабля»… Невольное пророчество художника. Айвазовский преподнес в дар Морскому корпусу свои картины в тот год, когда Иванов, еще без злополучной фамильной приставки, штудировал науки первого курса…
Москва. Январь 1982 года
Походный дневник командира «Пересвета» начинался со стоянки в Японском военном порту Майдзуру, где корабль приводили в порядок перед полукругосветным походом, и обрывался в Порт-Саиде, в лагере для моряков, спасенных с погибшего «Пересвета». По-военному лапидарные и штурмански точные записи командира довольно объективно рисовали «поход и гибель линейного корабля «Пересвет». Передо мной раскрывалась еще одна трагигероическая авантюра царского флота, отзывавшаяся эхом Цусимы.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «Как и кем была произведена приемка „Пересвета“, но она была совершена недостаточно серьезно, требовательно и внимательно… – писал Иванов-Тринадцатый. – Зашпаклевавши и замазавши непроницаемым толстым слоем краски все дефекты, японцы привели их („Варяг“, „Полтаву“ и „Пересвет“. – Н. Ч.) во Владивосток, где состоялась передача, и наших многострадальных старых ветеранов вновь осенил славный Андреевский флаг».
О возможности взрыва на «Пересвете» говорили с первых же дней похода. Дело в том, что большая часть боезапаса была японского изготовления. Иванов-Тринадцатый писал: «В переданной портовым японским артиллерийским офицерам инструкции относительно хранения японских порохов было указано, что необходимо постоянное и неослабное наблюдение за температурой боевых погребов, так как их порох имеет свойство сохранять свою сопротивляемость от разложения лишь до известной температуры, не помню сейчас точное количество указанных градусов, что-то около +40 ° , после чего он быстро начинает разлагаться и становится опасным для самовозгорания, почему на всех японских судах и береговых складах устроены специальные охладительные вентиляции, коих на нашем «Пересвете» нет, и нам рекомендовалось очень внимательно следить за температурой в погребах и охлаждать их всеми возможными способами. Такая рекомендация сильно озабочивала старшего артиллерийского офицера, ибо хотя на судне у нас и имелась положенная вентиляционная система, но она брала лишь наружный воздух с той температурой, коей он обладал, и приспособлений охладить его не было;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130