Ладони были влажными, кончики пальцев леденели. Она подымалась, опять сходила по скрипучим ступенькам. Самовар гневно клокотал, Софья не замечала.
Только бы кончить вот теперь же, на этот раз покончить, а потом уехать в деревню и снова работать в народе. Саша запаздывает. Он всегда аккуратен. Почему его нет?
Она пошла наверх, в комнату, где был сундук с запасом динамита. Сундук пуст - динамит в минах. И вдруг она совершенно твердо, отчетливо и ясно поняла: Желябов погиб под обломками взорванного поезда. Мысль эта в ту минуту не ошеломила. Просто подумалось: значит, кончено, значит, все пойдет по-другому и она уедет в деревню.
- Нет, нет! - вскрикнула Перовская. - Этого не может быть!
И услышала условный стук.
- Убит? - прошептала она, не впуская Михайлова в сени.
Он мягко, но досадливо отстранил ее.
- К сожалению, нет.
Она поняла - император… Рассмеялась коротко, нервически. Михайлов заглянул ей в лицо.
- Прости, - молвила Софья. Михайлов отвел глаза.
- У Андрея осечка. Черт знает почему. Батарея, контакты? Не знаю. Не получилось.
Вернулся Гартман.
Часа через полтора в Москве ожидали царский поезд. Первым пустят поезд со свитой, вторым - императорский.
Михайлов спросил:
- Адрес?
- Помним.
- Соня, повтори.
Перовская назвала адрес явки: после взрыва они скроются в доме на Собачьей площадке.
Михайлов должен уйти, они должны остаться. Так решено загодя. Софья притянула Михайлова, поцеловала в щеки.
Гартман поворотил его к дверям:
- Ступай.
- У тебя папиросы есть? - спросил Михайлов.
- Есть. Ступай.
- Вот, - сказал Михайлов и отдал ему свои папиросы.
На стрелках зажглись огни, на семафоре тоже подняли фонарь, и темнота скупо зажелтела шмелиными точками.
Софья налила чаю.
- Ты, Соня, кого больше - Пушкина или Лермонтова? - спросил Гартман.
- Что? - не поняла Перовская. Гартман вздохнул:
- «Печальный демон, дух изгнанья, летал над грешною землей…»
Софья повязалась платком, туго перекрестила концы на груди. Гартман подал ей полушубок.
С лампой в руках он проводил Софью в сени. Софья знала - ему грозит гибель при взрыве, этому рыжеватому тощему «демону». Софья страшилась за него, но то был совсем иной страх, не такой, какой она изведала недавно при мысли о смерти Желябова. И Софья, устыдившись своей «чудовищной нравственной несправедливости», повинно ткнулась лицом в плечо Гартмана.
- Ну, ну, - растрогался тот. И сфальшивил: - Пустяки!
Он постоял на крыльце, прислушиваясь к затихающему скрипу снега.
На дворе колко вызвездило, морозило, Софье почудилось, что уже рождество. Она оправила шаль и пошла к водокачке.
Круглая каменная башня с оттопыренной трубою, похожей на клюв допотопной птицы, роняла водяные капли. Крупные и веские, они срывались чередой, ударяясь о наст, как пятаки.
Отсюда, от водокачки, дом Сухоруковых был виден смутно. Во втором этажике светилось угловое оконце. Там, у оконца, сидит сейчас Алхимик. «Печальный демон, дух изгнанья…» Он ждет сигнала. Оконце ослепло. Гартман сидит у окна и ждет сигнала. Дом, очевидно, рухнет. Прощай, «демон».
Водокачка казалась огромной. Она была богом времени. Не допотопный птичий клюв топорщился в ночь, а будто обломок косы того старца, что зовут Хроносом.
Водокачка отмеряла минуты ударами капель. И казалось, капли становятся все тяжелее, все весомее. Они падали чередою. В их падении был ритм, железные паузы.
В первом поезде - свита. Во втором поезде - царь.
Никого, ни души. Лишь колкие, нехорошие звезды, и уже нет ощущения рождества. Ах, лучше бы сыпал снежок. Порошил бы и порошил, избавляя от одиночества, от этого звука падающих капель.
В первом поезде - свита. Во втором поезде - царь.
Угловое окошко слепо. Дом, где Алхимик, истаивает и колышется… Она приникла спиною к каменной башне, словно прячась от поезда. От первого поезда со свитой, с прислугой, с багажом.
Поезд грохнул сквозь тьму; локомотив швырнул багровый, как ад, отблеск, по насыпи скользнули летучие квадраты зеркальных окон. И снова все затаилось.
Второй поезд мчит сейчас совсем неподалеку, среди подмосковных молчаливых сосняков. В том поезде «он», с «ним» будет покончено. Софья взмахнет фонарем, Софья подаст сигнал Гартману. Алхимик включит электрическую батарею, Алхимик не дрогнет. «Печальный демон, дух изгнанья…» Надо слушать. Как это говорят? Надо «обратиться в слух»? Господи, да она и не прислушивается, нет, она ждет, с какой-то маниакальной цепкостью ждет очередной капли-пятака.
Не шум поезда, но циклопическое око паровоза - и Перовская ощутила слепящий свет, как удар. И только тогда, уже сигналя фонарем, услышала тяжелый, обвалом нарастающий гул. Софья бросила фонарь, ринулась прочь от водокачки в темноту глухого проулка. Ринулась и… замерла - крохотная фигурка в тулупчике, в низко повязанном платке, с огромными незрячими глазами.
Ночь раскололась на белое и оранжевое, и в этом бело-оранжевом неистово вздыбилось черное. Но не этот грохот, не это соцветие потрясли Перовскую, а тонкий, детский звон оборвавшихся телеграфных проводов. Послышались вопли, кто-то выстрелил, Перовская побежала.

* * *
На Красной площади император всякий раз вспоминал давнее происшествие. Он не был суеверен и происшествие это не причислял к разряду «дурных знамений». Но все-таки каждый раз, въезжая в Кремль, вспоминал, как в день его коронации у Ивана Великого ударили в большой колокол, а тысячепудовая громадина возьми да и оборвись. Нынче, в карете, за которой неслись конвойные казаки и старомодный крытый возок московского генерал-губернатора, Александр тоже вспомнил про колокол.
В Кремлевском дворце, щурясь от яркого освещения, он любезно поклонился встречающим, по-домашнему благодарил за поздравления с прибытием и, пожелав всем доброй ночи, удалился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110