* * *
Неделю спустя Михайлов навестил Дениса. Покамест пили чай, говорили незначащее.
- Ну, так вот, - сказал Михайлов, отодвигая стакан, - прости, брат, издалека начну.
Денис настороженно улыбнулся:
- Валяй издалека.
- Эдакое философическое вступление… Видишь ли, и тебе, думаю, не нова мысль о смерти. Что? Нет, ты меня не сбивай. Да, не нова. Все знают, что они смертны, что первый, как говорится, шаг младенца есть шаг к смер-ти. Однако те, другие-то, не наш брат, те живут, не думая или стараясь не думать о старухе с косой. А нам, вот мне, тебе, хочешь не хочешь, а подумать надобно. И теперь серьезнее, чем раньше. Теперь не каторгой и даже не Алексеевским равелином пахнет, а этой самой перекладиной. Что? А-а, тут согласен, вполне, брат, с тобою согласен: лучше сразу, чем гнить колодой. Но я сейчас не об этом. Я вот что. Ведь примирение с неизбежным предполагает сложный душевный процесс. Не отмахнешься, как в песне: «А смерть придет, помирать будем…» Тут, как я это испытал, сложно, тут подавление в себе естественного инстинкта. У кого подавление это долго идет, у кого быстрее. И, думаю, ни у кого, ежели положа руку на сердце, ни у кого до конца-то и не доходит. До полного отречения, а? Верно? - Он заметил нетерпеливое движение Дениса, поворошил светлую, в рыжих подпалинах бороду. - Теперь вообрази-ка следующее. Жив на свете некий человек. Не революционер еще, но уже в революции. Человек честный, порядочный и, как всякий порядочный человек, с эдакой неискоренимой в душе ненавистью к сыску, к застеночным учреждениям… Понимаешь?
- Я и не знал, что ты мастер на столь длинные спичи, - сказал Денис, раскуривая трубку. Раскурил и ткнул чубуком в сторону Михайлова. - Не брани меня, родная: только в доме и курю, а на улице - ни-ни.
Михайлов усмехнулся, вспомнив, как предупреждал Дениса в Петровско-Разумовском.
- Так вот, слушай, - продолжал он, откидываясь на спинку стула и забрасывая ногу на ногу. - Жив, говорю, честный, порядочный человек. И происходит… происходит некоторое стечение обстоятельств: человек этот идет служить… в Третье отделение. Стоп, стоп! С ведома идет. И даже не просто с ведома, а по настоянию организации. Чего куксишься? Известно, гадость! Каждый день мундиры, эти кувшинные рожи. А польза? А выгода? А? То-то и оно, брат, такому человеку цены нет. Н-да… Однако заметь, процесс-то примирения с возможностью близкой и насильственной смерти у него, можно сказать, и не начинался. У него передовые взгляды, искреннее желание облегчить участь народа и, как я тебе говорил, ненависть ко всей этой сволочи из тайной полиции. Но внутренне, но духовно к петле-то он никогда не готовился.
- Ладно, - сказал Денис, - ставь точку. Есть такой великомученик. И смекаю: по сей причине ты заставил меня прокатиться в Крым. Дальше?
- А дальше - о тебе.
- Давно пора.
- Так вот, брат, в комитете решено считать тебя агентом второй степени, то есть агентом ближайшего доверия.
Денис перегнулся через стол.
- Ты в комитете?
- Я?
- Ну да, ты?
- Я агент комитета.
- Не доверяешь?
- Доверяю, - сказал Михайлов. И повторил: - Я не член комитета.
Денис молчал.
- И как ты теперь агент второй степени, то и поручается тебе этот, как ты говоришь, великомученик. И будешь ты его беречь пуще зеницы ока. А я вас сведу, познакомлю.
Глава 6 МУНДИРЫ ГОЛУБЫЕ
Кириллов, плотный, красиво седеющий брюнет, оглядывал свое «воинство»: каждое утро на квартиру начальника агентурной части шпики прибегали с рапортичками, с перечнем расходов по службе.
- Скидай, шельма, полтинник, - басил Кириллов. - Больно дорого извозчику платишь.
- Помилуйте, ваше высокородь! Как на духу…
- Болтай!
Филер мялся:
- Что ж… Сами знаете…
- Во, во, брат! Меня не проведешь: в твоей шкуре сапоги топтал всмятку. Не проведешь!
Агенты стояли в большой прихожей, заложив руки за спину, на лицах было то внимательно-блудливое и одновременно сонно-равнодушное выражение, какое метит сыщиков и карманных воров.
Кириллов слушал, сердито посапывал. Он еще в халате, еще не умыт, но зато на службу Григорий Григорьевич приедет во всеоружии последних филерских достижений, и пусть его призовет хоть сам государь, начальник агентурной части без запинки доложит, как обстоит наблюдение за крамолой.
В одиннадцатом часу, облачившись в темно-голубой мундир с серебряными пуговицами, надев шинель, свежий, выбритый, спрыснутый одеколоном, Кириллов выходил из дома на прибранный по-утреннему Литейный проспект.
У парадного подъезда уже нетерпеливо перебирал копытами сытый рысак, запряженный в легкие щегольские сани. Лакей накрывал барина медвежьей полостью, рысак срывался скоком.
С Литейного - поворот в улицу, которую так красит старинная, времен царицы Анны, церковь святого Пантелеймона. Почти напротив церкви и недалече от Цепного моста через Фонтанку - железные ворота; за ними - узенький двор с аркой, экипажными сараями, внутренней тюрьмой и комнатами «для письменных занятий» - Третье отделение собственной его величества канцелярии.
Комнаты здесь были уставлены обычной казенной мебелью, то есть столами, конторками, бюро, и ничем не отличались от иных ведомственных помещений, разве что большим числом железных ящиков с секретными запорами да погрудными портретами первого шефа жандармов Бенкендорфа.
Кириллов давно знал эти комнаты и, можно сказать, любил их. Согласный скрип перьев, запах сукна и добротной бумаги, вкрадчивое позвякивание ключей, отпирающих и запирающих секретные замки железных ящиков, озабоченные господа в вицмундирах или в партикулярных, штатских платьях - все это радовало его как олицетворение неустанной, аккуратной и очень важной деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110