В левом – коммунистическом спектре был разброд и попытки ревизии по польскому сценарию в стиле Ципко, перебиваемые ортодоксами с их «неспособностью молчать» – перефразируя заголовок статьи Нины Андреевой. Вышедшие из подполья диссиденты уверенно довершали разгром некогда мощной идеологической доктрины, но вот предложить что-нибудь свое не очень-то и получалось, как, впрочем, не получается и теперь. Все строилось на разных гранях отрицания прошлого, но фундамент нового никак не хотел появляться, колоссальный идеологический голод заменялся личностным обаянием и ораторским искусством. Пришло время Собчака и Жириновского, столь непохожих порождений одной эпохи, каждый из которых скорее развлекал, чем анализировал.
Мы не осознавали тогда комичности происходящего. Все было на разрыв аорты, казалось, что истина где-то рядом и вот-вот прожектор перестройки выхватит ее из тьмы и мы заживем совсем по-другому. И изменения происходили, просто память выборочна, и как-то уходят в прошлое кровавые укусы умирающей Советской власти.
Рок-фестиваль в Тбилиси 80-х с «Машиной Времени» и «Аквариумом» вспоминаются, а вот бойня саперными лопатками нет, куда-то ушли Нагорный Карабах и рижский ОМОН, но осталось землетрясение в Спитаке, многое память пытается стереть.
А ведь все было, был и странный август 1991 года.

ПУТЧ – СТРАННЫЙ АВГУСТ 1991-ГО

Я в этот момент находился в Америке и наблюдал за происходящим по телевизору, а моя семья была в Москве. Когда появились первые сообщения о ГКЧП, я попытался дозвониться до дома, и мне это сразу удалось, что было очень не похоже на мое представление о всемогущем монстре, вернувшемся в свое логово. Помню, как поймал себя на мысли, что плохо они учили заповеди вождя – почту, телеграф, телефон в свои руки не взяли.
Позволю себе следующее замечание: если бы не погибшие в тоннеле под Новым Арбатом ребята, то все происшедшее было бы окончательным фарсом, некоей глупой опереттой, с таким же нелепым финалом в Беловежской Пуще, который уж точно не приветствуется многими россиянами.
Во время передачи «К барьеру!» Алексей Митрофанов на высоком, как, впрочем, и всегда, эмоциональном запале кричал Геннадию Гудкову: «Почему вы, офицер КГБ, не взяли пистолет и не защитили страну тогда, в 1991-м, когда ее разламывали на части!» На очевидный вопрос оппонента, а чем вы занимались в этот момент, последовал классический российский ответ Алексея: «Я был на даче…» В Москве было очень жарко, страна была на даче. Уже позже стало ясно, чего хотели гэкачеписты, точнее, как это всегда происходит в России, чего они не хотели – развала СССР.
Эти дни расписаны по минутам, за время своего телевизионного и внеэкранного общения со многими участниками этих событий мне так и не удалось понять, какова же на самом деле роль Михаила Сергеевича Горбачева.
Героев этой борьбы много, про победителей уже не скажу, история как-то сглаживает акценты, оставляя гораздо больше вопросов, чем ответов.
Повергнутый памятник Дзержинскому, радость толпы.
Помятый Горбачев, понуро и неуверенно спускающийся по трапу самолета, приземлившегося во Внукове, и Ельцин – мощный седовласый красавец с гордо вскинутой вверх рукой. Слабость и сила, смена эпох.
Чем больше я читал высказываний Горбачева, чем больше трогательных подробностей всплывало об истории заточения в Форосе, о радио на чердаке, прогулках по морю, прилете гэкачепистов, тем менее убедительно все это звучало.
Я ни в коей мере не пытаюсь поставить под сомнение правдивость Михаила Сергеевича, я испытываю к нему чувство глубочайшей симпатии, просто не могу заставить себя поверить в предложенные ответы. Должно быть, время для правды еще не наступило, а может быть, и ушло, и уже и не важно, что хотели, да и зачем.
Говорили, что заговор погубила интеллигентность Крючкова. Не мог он отдать приказ действовать в Москве, как в Кабуле при захвате дворца Амина, хотя тогда все подразделения еще не потеряли боевой готовности и могли бы выполнить любой приказ. Может быть, не знаю. Если верить мемуарам всех участников, вымарывая проявления мании величия, то скорее все было связано с отсутствием ярких личностей в ГКЧП, способных разработать и осуществить столь крупную операцию.
Несоответствие ноши масштабам личности проявилось и в запое Павлова, ну и, конечно, самая яркая картинка провала – это трясущиеся руки Янаева.
Многие мне говорили, что когда увидели эти кадры, то стало ясно: все это не надолго, и наверное, они правы. 1991 год тем не менее абсолютно поворотный в истории России. Именно тогда люди вышли на улицы пусть и не всюду, но там, где было наиболее страшно, и требовали не куска хлеба, а глотка свободы. Я не думаю, что они верили, что все хорошо закончится, скорее нет, и именно их бесшабашная смелость привела к поражению заговорщиков.
Ситуация некоторое время балансировала, и кто знает, как бы повела себя и армия, и ребята-телевизионщики, и спецслужбы, и творческая интеллигенция, если бы не этот мощнейший океан людской поддержки.
Легко быть смелым, когда есть обожающие глаза и когда каждый БТР, переходящий на сторону народа, сопровождается оглушительным «ура!», заглушающим матюги начальников.
Именно тогда и зародились многие легенды и начались яркие политические карьеры.
Ельцин на БТР – яркая картина того времени, печально, что он через два года учтет ошибки своих врагов, и во многом в похожей ситуации уже будут разъезжать танки с полным боекомплектом, и на улицах Москвы пойдет бой. А уже успех расстрела Белого дома создаст иллюзию всемогущества армии и обернется грозненской авантюрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26