– А если, папаня, волк мимо тарелочки ступит? Сработает капкан? – склонился Гриша перед капканом.
– Не ступит. Такого быть не может. Волки ходят след в след…
– Папань, ты ничего не слышишь?
Анисим перестал возиться с лопаткой, послушал:
– Нет.
– Приклони-ка ухо.
Анисим склонился над капканом.
– Не слышу.
Гриша опять припал на колено.
– Что же ты слышишь, Григорий?
– Да звенит же. Слышу. Тоненько поет…
– Ну-ка, ну-ка, – припал Анисим. – Н-да, – вставая с колена, согласился он, – есть звон. Вот она отгадка, сын. На морозе гудит пружина. Она и отпугивает зверя… – Анисим постоял в раздумье. – Сходи-ка принеси коринку.
Пока Гриша ходил за коринкой, Анисим аккуратно извлек из-под снега капкан, отряхнул его, взял из рук Гриши кусок лиственничной коры, вырезал шайбу, надрезал и надел на пружину.
– Приставь ухо, – попросил он Гришу.
Гриша послушал.
– Перестало звенеть.
Анисим снял шайбу, повозил ее в котелке и отбеленную снова надел на пружинку. Еще послушали капкан по очереди, приложив ухо. И тогда хорошо его замаскировали. Анисим и свой след припорошил снегом.
– Папань! – Гриша настропалился бежать.
– Иду, иду, – поторопил себя Анисим. – А ты, Григорий, не склонен по пути завернуть в распадок… Не приелся рыбный стол? Если чо, так ступай, я следом…
Гриша только и ждал этого – захлопали лыжи, покатился черный комок по белому.
Анисим пересек речку, посмотрел следы у прижима перед отстоем и не обнаружил этой ночью свежего побоища, свернул на Гришину лыжню и только поднялся на лесистый берег, как невдалеке, за еловой кромкой, прогремел выстрел.
– Ну дает сын. Похоже, в цель, – по выстрелу определил Анисим и убыстрил ход. Только поднырнул под ветви ели, с другой стороны шел ему навстречу Гриша и волок за шею глухаря.
– Ловко ты его…
– Па-апань, – заикался от волнения Гриша, – он ягоды ел…
– А шапка где?
Гриша дотронулся до головы.
– Ат ты, – Гриша бросил глухаря и развернулся на свой след.
Анисим поднял птицу, осмотрел от красных надбровий до черного хвоста с белой пелериной. Одна дробинка и попала в шею…
– Фартовый ты, однако… – навстречу Грише сказал Анисим.
– Я только вывернулся, иду тихонько, вот из-за этой ели, – показал Гриша, – смотрю, снег зашевелился, скинул ружье, а глухарь змеей голову показал и забил крыльями. На взлете я его и… С меня будет, – примерил к себе глухаря Гриша.
– На ягоднике был, – определил Анисим. – Ну вот и похлебка с глухариными потрохами, – взвесил на руке глухаря Анисим.
– Хвост унесем – маманя пусть посмотрит, какой нарядный…
– И хвост и крылышко. – Анисим спрятал в мешок добычу, подал Грише заряженный патрон. – На всякий случай…
Гриша зарядил ружье, и они пошли к зимовью. А Гриша который раз рассказывал Анисиму, как он подстрелил глухаря, каждый раз с новыми подробностями, добавлениями и уточнениями.
– Да, забыл сказать, – начинал Гриша, и Анисим с удовольствием слушал, не перебивая, сына.
Солнце спустилось за гору. Закат стеклил закроек неба прозрачной латунью, зенит туманило и рябило, как на песчаной отмели Байкала. И насколько хватал глаз, до самого поворота отражались огнистые всполохи, дымились над речкой.
Готовку глухаря взял на себя Анисим. По этому случаю он выставил и все свои запасы трав – разложил узелки, как в лавке.
Гореточку сухой черники сыпнул Грише и себе щепотку кинул, разжевал: кисло-сладкая, тонкий, едва уловимый аромат – сразу и не скажешь, чего напоминает. Настоится сухая черника. Настой темный, но не скажешь, что черный, прозрачная до свечения темнота. А вот, скажем, брусничный отвар, даже крутой-раскрутой – золотисто-прозрачен. Плохо одно, не набегаешься ночью, до ветра гонит. Но если этим отваром залить жимолость да дать постоять ночь, не только потливость снимет, но и головную боль. Тот же бадан, возьмешь лист в руки, как хром, и блестит – в пору хоть сапоги шей. Настой из него не красный и не желтый, а бурого свечения – будто свеча в нем горит. На вкус горьковатый, вяжущий – напился отвару, пропотел, по-другому себя чувствуешь, как на свет народился. О корне бадана и говорить не приходится – напиток темно-вишневый, прозрачный, будто золотинки плавают в нем. Хоть с какого жару холодный отвар пьешь – зубы ломит, а горло не сядет и никакая простуда не льнет. И как бы Анисим ни относился к травам, а каменный зверобой у него на особом счету. И жажду утоляет, и силы вливает. Другой раз с ног валит усталость, заварил в кружечку зверобоя, попил, будто подменили ноги – хода запросили. Анисим и держит про запас эту травку, наособицу, в узелке.
Ужинали отец с сыном довольные. Жаркое из глухаря запивали настоем из трав.
– Разговоры говорить или карниз строгать? – пересаживаясь с лавки на чурочку к печной топке, спросил Анисим.
– И разговоры говорить, и строгать, – прибирая со стола, откликнулся Гриша. – И когда же мы обналичку пришьем?
– Сей момент, подсветим костерком и приладим… – Анисим собрал обналичку, гвозди в карман, за топор – и в дверь. И Гриша за отцом следом поспешил.
Хоть льдина и смотрелась бельмом на глазу, а подогнали, окантовали обналичку, в кружевную оборку вставили, и ожил глаз.
– Папань, дома такую же на свое окно сработаем. Ладно? – Гриша и с одной стороны, и с другой забежит.
– Ладно-то, ладно… да обосабливаться нехорошо, что соседи скажут?
– Пусть завидуют.
– От зависти многие беды и проистекают, сын. Зависть, она, как ржа, подтачивает… не завидуй, сын, сердце надорвешь.
– Я никогда и не завидую, – заоправдывался Гриша.
– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – собрал инструмент Анисим и, ссутулясь, вошел в зимовье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58