- Тогда ты, дед, иди в баню. Обязательно. Ладно?
- Пойдем, вместе, я уже целое ведро воды принес. Жуй веселее. А я постель приготовлю.
- Я же собак кормить буду!
Андрей выливает суп и вылезает из-за стола, то есть из-за "козленка". Тащит ведро с кашей, пробует пальцем - в самый раз, не горячая. Голец сует нос в прогалину, где стояло ведро с кашей, и удивляется - лунка здесь, а каши нету.
Андрей собирает остатки еды со стола и бросает тоже в кашу.
Голец уже знает, взвизгивает и прыгает от нетерпения. Ветка только машет хвостом, но к столу не подходит. Ждет.
Еду собакам Андрей делит поровну, большой ложкой. Гольцу - ложка, Ветке - ложка. Голец глотает, как чайка. Ветка берет осторожно, вначале обязательно попробует языком. Сморщит нос, будто брезгует, оголит зубы, хватанет. Голец уже справился и выпрашивает у Ветки. Ветка показывает ему зубы, но еще немного поест и уступит свою порцию. Она никогда не жадничает. Талип говорит, что она бережет фигуру и оттого легкая, пружинистая, без устали ходит за зверем.
Но Андрей еще не видел, как она ходит за зверем, да и зверей тоже не видел.
Я принес полотенце вафельное, большой кусок хозяйственного, потрескавшегося, как пересохший сыр, мыла.
Подкинул в костер дров, снял ведро - разбавил воду снегом. Наломал веток ерника и бросил у костра. Раздеваюсь.
- Ты че, дед?
- Ты тоже снимай рубашку, снимай, снимай, париться будем. Душ принимать нервы укреплять.
- Смотри, - запрокидывает он голову к звездам, - мороз ударит!
- Снимай рубаху, говорю!
- Я же не злой. Мне зачем нервы укреплять?
- Ну, как хочешь. Помой хоть лицо, раз ты такой слабак.
Андрей стоит, соображает. Я уже раздет до пояса и разут, стою на прутьях.
- Польешь? - спрашиваю.
Наклоняюсь, Андрей льет на затылок, спину, - обжигает. Растираюсь полотенцем - тепло. Отошла усталость. Мою ноги.
- Прямо красота, - говорю, - сто пудов слетело. Это по-охотничьи. Ну, спасибо, Андрюша, удружил, братец, уважил. Дед мне всегда говорил: закаленный сынок - меткий стрелок.
Андрей снимает шапку, телогрейку.
- Удружи и мне так.
- Не замерзнешь?
- Я же не хлюпик - охотник.
Помогаю стянуть рубашку. Андрей ежится.
- Давай, - подставляет спину.
- Мой вначале руки.
- И лицо? С мылом?
- Храбрый ты парень, Андрюха!
- Ты тоже, дед, отчаянный, - фыркает Андрей. Только брызги во все стороны.
Подбегает Голец, любопытствует. Помогаю Андрею - растираю его полотенцем, надеваем рубашки.
- Сто пудов слетело, - говорит, отдышавшись, пацан, сует ноги в сапоги и бегом в хижину. - Гольца возьмем? - спрашивает. - Замерзнет.
Вталкиваю щенка, завязываю наглухо вход в хижину, и мы с Андреем залезаем в мешок. Холодит спину, ноги. Но мы-то знаем - это только поначалу. Щенок потоптался и стал скулить: просится на улицу. Неохота вставать, а надо. Выпустил.
Андрей жмется ко мне.
- Ну, уважил, дед, хороший ты, братец. - Чую, куда гнет. И тут же: Расскажешь, а? - дышит прямо в ухо.
- Что тебе рассказать, не знаю.
- Знаешь, знаешь... А ты видишь, дед, как пахнет?
- Не вижу, а слышу - весной.
- А я вижу. А Талип не чувствует, да ведь?! У него же нет такой перины. А у тебя был свой дедушка? - вдруг спрашивает Андрей.
- Когда я был такой, как ты.
- Ну вот интересно - расскажи?
Замолкаем. И тут в памяти выплывает избушка из кондовых бревен, крытая на один скат драньем. У изгороди стоит лошадь Карька, уткнув морду в дымокур. На избушке висит зацепленная за наличник коса с гладким березовым черенком, на котором приделана ручка, тоже из березы, буквой "А" - это первый мой букварь.
И дедушка на берегу около лодки-смоленки стоит, высокий, прямой, как сухостоина. Белая борода, домотканый шабур* на нем поверх опояска, на опояске кисет из бычьего пузыря с порохом, другой - с табаком. И руки у него словно корни кедра - длинные, крепкие, держат древнюю берданку.
_______________
* Ш а б у р - домотканая верхняя одежда.
Что рассказать Андрею про своего деда? Не знаю, поймет ли, будет ли ему интересно, ведь до сих пор я рассказывал сказки. А про деда я ничего выдумать не могу, иначе это будет не мой дед, а я хочу, чтобы он был моим - каким я его помню.
На лето я всегда уезжал к деду. Он умел совершенно бесшумно ходить по лесу и появляться там, где его никогда не ждешь. Он вырастал словно из-под земли. Смотришь, никого кругом, только трава колышется, и вдруг дед стоит посередине.
А еще дед был просто волшебник, уму непостижимо! Например, он говорит: "Хочешь посмотреть совят? (Кто же не хочет.) Тогда иди, за тем деревом дупло". Иду, действительно сидят, таращатся, очкарики.
Или спрашивает: "Меду хочешь? (В тот самый момент, когда живот от голода к позвонку прилип.) Посмотри в этом дупле", - скажет. Смотрю: мед, кусок лепешки и туесок березового сока.
Чтобы к деду добраться, вначале мы с мамой едем целый день на коне, запряженном в телегу, едем целый день по увалам и перелескам, через речки. Телегу трясет на кочках и кореньях, подкидывает, в животе даже больно. Ночуем. Мажемся от гнуса дегтем.
Мама встает рано. До солнца она косит траву, потом мы пьем кипяток, заваренный смородиновым листом, с калачиками пшеничными. И она провожает меня. Идем между высоких кочек. Утки то и дело из-под ног - фыр-фыр. И так до самого леса. Еще и по лесу немного, до тропинки - от нее я и сам знаю дорогу, к вечеру добегу, а маму отпускаю: ей надо засветло успеть вернуться домой.
Вот я и прибегаю к деду.
Дед и говорит: "Если не устал, бери мое ружье и стриги. (Зачит, беги на солонец.) Ты, - говорит, - уже самостоятельный, во второй класс перешел. Доверяю".
Это, конечно, предел моих мечтаний.
Дед дает мне ружье и один заряд.
"Дорогу не забыл?" - спрашивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34