Ругаю себя. Факт есть факт. Что и придумать, не знаю. Вспомнил. Достаю пустую бутылку. Стекло не цветное. Обухом ножа тихонько колочу, чтобы бутылка не разлетелась вдребезги. В самый раз раскололась, выйдет. Заточил острые кромки осколков. Выстрогал деревянную оправу из двух половинок и зажимаю стекляшки - получаются щитки, вроде как у сталеваров.
Снимаю с котелка дужку, делаю держаки. Можно было и веревочки приспособить, но из проволоки получились настоящие.
Примеряю по размеру Андрейке и себе, загибай концы воспросительным знаком. Отыскал пузырек с йодом, покрасил стекла.
Когда все готово, надеваем очки и выходим из палатки.
Снег потух и сделался темно-желтым, а кустарник коричневым, небо тоже завяло. Смотри сколько хочешь.
- Теперь мы спасены, да, дед? Плакать не будем.
Укладываемся спать.
Просыпаюсь от какого-то дикого вопля. Прислушиваюсь. Тишина. Почудилось. Иду посмотреть. Редкие звезды таращатся из синевы. А куда подевались псы - не встречают. Поводок на месте, а Ветки нет. Крикнул. Откуда-то из распадка доносится чуть слышный лай: то удаляется, то приближается. Кого-то гонят. Может, лося, может, медведя подняли. Надеваю легкую куртку из серого солдатского сукна, подпоясываюсь патронташем, пристегиваю нож, беру ружье. Иду. Вернее, бегу по мари, только наст гудит под ногами и взвизгивает под пяткой пересохший на морозе снег.
Пробежал метров триста - куски наста валяются, проломы с кровью на стенах, след сбитый, осадистый.
По такому насту зверю от собак не уйти. Рысцой срезаю углы. Обогнул взлобок.
Смотрю - мелькнуло в подлеске, и снова лай, совсем близко. Свистнул. Все равно гонят наперерез. Бегу. Шапку за пазуху сунул, пот заливает глаза.
Совсем рассвело, каждое дерево видно. Слышу возню, урчание, азартный визг. Продираюсь через ерник - в косогоре черновина шевелится. Туда. Подбегаю. Ветка оленя дерет, глаза не ее, дикие. Голец тоже, шерсть дыбом, хватает загнанного быка за ноги. Зверь тяжело дышит, весь в крови, нога переломлена. Жаль, но пришлось дострелить рогача. А Ветку на привязь посадить. Щенка тоже. Теперь не щенок - молодая охотничья собака, раз попробовал крови. И задержать их надо, пока не сойдет снег. По чернотропью, конечно, не взять им ни оленя, ни сохатого.
А чернотропье не за горами, как бывает у нас: не сегодня-завтра дыхнет из-за горы подогретым воздухом и заговорят ручьи, забеснуются речки. Налетят птицы, буйно зазеленеет трава. В один миг распустятся деревья, зацветут яркие полевые цветы. Солнце над марью повиснет, и вскоре над нею заколышется серое облако липкой, надоедливой мошкары. И так будет целых два знойных месяца северного лета.
Но однажды проснешься, выглянешь из палатки - как будто ничего того и не было: ни птиц, ни хвои, ни листьев - все оборвет ветром, и опять ляжет снег, белый-пребелый. И таким осиротелым станешь, прямо невмоготу.
А сейчас сидим мы с Андрюхой в скрадке. Оба в белых халатах, в щитках и ждем гусей.
За озером, на сушине сидит какая-то птица - то ли глухарь, то ли ворон, - отсвечивает на солнце, будто зажженный фонарь.
Прикидываю на палец расстояние. Конечно, из ружья не достанешь шагов семьсот будет.
- Были бы, - говорю, - снайперки, можно было бы снять.
- Пусть сидит, дед, не мешает ведь нам.
Вдруг камнем просвистело над головой и штопором прямо в профили, даже зазвенела жесть, - кобчик, громила птичьих стай.
- Во дает! В-вжить! - резанул рукой Андрей. - Гляди, дед!
Смотрю, стая гусей словно подрезала крылом макушку горы: заходит на разворот, треугольник вытянулся в одну линию, прочертил склон горы, и одним концом "веревка", казалось, черкнула кромку леса. Еще минута - и птиц не стало. Пока мы с Андрейкой крутили головами, уже откуда-то сзади донесся скрип немазаной телеги. Это стая уходила. У меня вспотели ладони.
- Заметили.
- Не надо было вертеться, дед, - вздыхает пацан.
Резонно. Снег у стенки скрадка будто пеплом присыпан. Покопался, достаю: на тоненькой зеленой ножке мышиного цвета кисточка - как почка вербы. Интересное растение - весной под снегом оживает. Это самая вкусная еда для гусей.
Однажды мы поймали молодого гуся-подранка. Чего только ему не предлагали - и крупу, и клей, даже макароны, - не брал гусь. А только показали эту кисточку, сразу клюнул.
Если вам летом вдруг доведется увидеть в тундре среди зелени и цветов поле снега, знайте - это цветет кисточка. Я тоже поначалу думал - снег. Бывало: смотрю-смотрю и припаду, как к парному молоку, и обдаст запахом чуть прелого сена.
А вообще в тундре цветы яркие, сочные, но почти не пахнут.
Помню, у нашего зимовья рос пышный куст цветов, похожих на незабудки, только уж очень синие и крупные. Выхожу однажды утром: солнечный морозный воздух дрожит, будто не цветы, а синьку выплеснули на изморозь. Я к кусту, там разноцветные птички копошатся, величиной с наперсток, - впервые видел таких. Прихватило морозом, и взлететь не могут. Собрал я этих птичек в котелок, словно ореховую скорлупу, занес в избушку, вытряхнул на пол. Оттаяли, фир, ф-фыр - застрекотали крылышками, свист такой, гвалт. Открыл двери. Смотрю, а они, как дымок, тают в небе... Цветы тоже вроде приподнимаются вслед стайке. И такие яркие, просто не верится, нагнусь не пахнут, как неживые. Обидно.
Андрей дергает меня за штанину.
- Уснул? Смотри.
На стенке пичуга, рукой дотянуться можно, сидит - "ке-ке-ке". Мы не шевелимся.
Вдруг: "кя-кре-ке-ке-ке!" - как заорет, даже напугала. Куропач, крылья растопырил, в одном метре затормозил, тоже удивился - откуда, мол, такие взялись?
А пичуга все: "Ке-ке-ке!" - хохочет.
И снег все ярче разгорается. А нам ничего, в защите терпимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34