Стою как завороженный. Вот это работа! Чингисхан вершит штабеля, их кладут под угор, чтобы легче накатывать.
Чингисхан торопит машины под погрузку. Прямо не верится: неужели ночью будут грузить? Сумерки приближаются, жмет мороз.
Как только лесовоз выравнивается со штабелем, Чингисхан бросает кверху растопыренные пальцы и свистит соловьем-разбойником. Пять человек, вооруженные баграми, подходят к штабелю. Мужики сбрасывают телогрейки, остаются в нательных рубахах. Один запрыгивает на лесовоз с коротким крюком на палке. Другие по двое забегают с торцов штабеля, предварительно захватив багры. Рассматриваю багры, оказывается, они сделаны из выхлопного клапана автомашины. Штабеля высотой с одноэтажный дом. Один становится у вершины, другой - у комля. Вершина лесины в срезе с тарелку.
Погонщик с комля хватает багром дерево и вращает на себя (с комля легче крутить бревно). Как только он его крутнул, напарник с другого конца бросает багор точно в центр лесины и разгоняет бревно. Оно набирает скорость. Тот, кто с вершины, то поддаст, то попридержит сутунок: так легче направлять его. Искусство погонщиков в том, чтобы на большой скорости точно ложились бревна в седло прицепа. Делается это быстро. Чем быстрее катится бревно по покатым лагам, тем легче с ним справляться.
Как только пара погонщиков подбегает с сутунком к прицепу, верховой с машины на лету подхватывает бревно и досылает его на место. В это время вторая пара уже мчится с другим бревном. Первая пара бежит им навстречу, на полном ходу перехватывает бревно и гонит в прицеп. Вторая пара тут же бежит за другим бревном. Скорость все увеличивается. Лесины катятся непрерывной лентой. Только глазами вожу туда-сюда. Когда воз становится высоким и образуется обратный уклон покатов, сутунки еще с большей силой разгоняют и досылают ухватами. Если какая оплошность и бревно с ходу не попадает на воз, будут вытаскивать его двадцать человек, пока закатят тринадцатиметровую лиственницу. А Чингисхан пританцовывает на штабеле, да только срывается с губ - "оппа! оппа!" Свечи и сваи словно в обойму ложатся, двадцать минут - тридцать пять бревен. Все в ритме, в такт. Не работа - музыка (это если со стороны глядеть). Последнюю машину, пятую, грузят уже в темноте. Мастер считает бревна и оформляет накладную...
Через мережку облаков проглядывают крупные звезды. Весь косогор выхвачен кострами. Сосновая стена леса отливает медью. Пахнет пригретым деревом, мечется огонь. Зябко...
Захожу с другого конца в большую половину барака. На двухъярусных нарах вповалку спят лесорубы. Над раскаленными железными бочками на вешалках портянки и робы дымят. От запаха першит в горле. А они спят, хоть бы хны! Керосиновая лампа чадит. На поленьях у печки ссутулился старичок инвалид, дремлет.
Возвращаюсь к себе. Отсвет так же весело пляшет по стенам. Пыхают жаром малиновые бока печки. Ложиться больше не решаюсь. Сажусь за письмо другу.
"Дмитриевич!
Мы живем по-разному. Я и Андрей живы и здоровы. Тянем лямку в одной упряжке, строим, я уже тебе писал. Ведь на будущую зиму ему в школу. У меня душа разрывается, в какие руки попадет парень. Я бы взял его к себе. А куда? Я и сам-то весь тут. Ни кола, ни двора.
Ты спрашиваешь, каков у нас пейзаж? Есть ли рыбалка, охота? Все есть, Юра.
Если захочешь к нам приехать, лучше до Дражного самолетом, потом пересядешь в машину, зимой сподручнее на вездеходе, летом на вертолете. На машине будешь ехать ущельями. Вначале коридором леса, потом пойдет редкая колючая лиственница, еще повыше стланик, и тут у тебя начнет закладывать уши. Глохнешь. Это высота.
И откроется на самой макушке гор перед тобой страна Канкуния. По-якутски "камни". Камни, камни и горы слюды, ни одного деревца. На камнях бараки черные, потому что снаружи обшиты толем. Кучи дров вокруг них. Центральная улица обсыпана плитняком. На ней играют ребятишки. По ней упрешься в клуб-кино.
Вот сюда - слюдянщикам мы и тянем высоковольтные линии, строим подстанции.
А нас с непривычки иногда "шатучая" валит. Это болезнь от кислородного голодания. Тут однажды приключилось со мной такое. Пошел я пошукать каких-нибудь зверьков, забрался на каменную гриву - хоть рукой бери облака. А сердце тук-тук. Вдруг в глазах зеленые круги, а в висках словно кузнечики молоточком по наковальне. Сколько я провалялся меж камней - не знаю, очнулся - кровь на рубахе, на бороде спеклась и высохла.
А охота, особенно осенью, неплохая. Есть чем душу отвести.
Вот я тебе, Юра, написал, все как есть, как ты просил. Если надумаешь, приезжай - буду рад.
Остаюсь твой Дюжев".
РАБОЧИЕ БУДНИ
Монотонное пение мотора, ритмичная качка надоели до тошноты. Хоть бы какая-нибудь живность: птичка, зверушка встретились. Унылый, однообразный коридор мелкого леса. С ума сойдешь.
Смотрю на Славку. В бороде у него лепешки мазута. Глаза какие-то мутные. В такт машине клюет носом. Глаза у него гноятся от недосыпания, от всполохов, от снега. Он лениво тянется за папиросой - пачка "Беломора" защемлена в стеклодержателе. Ну и ручища у него! Долго не попадает в пачку обмороженными пальцами.
Андрейка сейчас спит. У меня голова не держится, хоть лом глотай.
Славка сидит, как сыч, недвижимы стали глаза простоквашные. Присмотрелся: дрыхнет, как только едет!
- Эй, - кричу, - сохатого чуть не затоптал!
Заморгал.
- Остекленел, что ли, я? - И для порядка крутит баранку.
Въехали на "Дунькин пуп", так прозвали ребята гору на перевале. Веселее пошло, вот и поворот, на обочине щит - эмблема нашей республики: анкерная опора, изолятор. В распадках сереет, а на востоке по горизонту будто мазнули белильной кистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34