И в первое время беседовали с ним исключительно о погоде. Да и позже старались держать рот на замке, если рядом сшивался Нюхалка. Теперь же, когда тот давний случай в Чикаго стал почти что легендой, большинство из них уже считали Нюхалку на редкость скучным парнем и по мере сил и возможностей вообще старались избегать его. В эти печальные дни если кто и поддерживал отношения с Нюхалкой, так только нью-йоркские копы, до сих пор еще восхищавшиеся невероятным чутьем этого субъекта. Они упрямо продолжали верить, что тогда, в Чикаго, парню просто не повезло, а потому щедро платили за любую информацию, никогда не брезговали поговорить с ним по душам, а порой даже выдавали что-то вроде премии за успешную работу — по сути дела, обычные взятки, но благодаря которым Нюхалка «все время оставался перед ними в долгу». И при этом еще был наверху блаженства, пребывая в постоянной уверенности, что раскапывает секреты, которым буквально нет цены, и абсолютно не замечая того, что ему давно уже никто не доверяет.
— Что-нибудь удалось разнюхать? — поинтересовался Боццарис.
— И немало, — подмигнул Нюхалка, отчаянно надеясь на то, что не все еще потеряно, пусть даже Боццарису каким-то непостижимым образом удалось проведать о бесценной телеграмме, посланной Гануччи.
— Тогда пошли ко мне в кабинет. Я прикажу, чтобы сварили кофе, — предложил Боццарис. — Сэм! — рявкнул он, обращаясь к одному из коллег. — Две чашки кофе, лучше двойных!
— У нас кофе весь вышел, лейтенант! — рявкнул Сэм.
— Так наскреби где-нибудь, — посоветовал Боццарис, жестом приглашая Нюхалку в свой кабинет. — Присаживайся, — сказал он и радушно указал на удобное кресло, которое, по слухам, придерживал только для самого комиссара полиции, окружного прокурора или важных шишек из муниципалитета. Впрочем, увы, никому из них и в голову бы не пришло заглянуть к Боццарису.
Нюхалка принял его предложение с таким же достоинством, с каким некогда президент Никсон — специальную каску из рук строительных рабочих.
— Как тебе удалось пронюхать, кто послал телеграмму? — спросил наконец Боццарис, решив, что пора перейти к делу.
— М-м-м… вы же знаете, у меня свои методы, — пробормотал Нюхалка.
— А для чего Кармине Гануччи понадобились эти деньги? — поинтересовался Боццарис.
— Как вам сказать… во вторник вечером было совершено тяжкое преступление, — уклончиво ответил Нюхалка.
— Да? Ладно, пусть так, — согласился Боццарис. — Однако я не вижу особой связи между…
— Вы знакомы с той леди, что живет в «Кленах»?
— Ты имеешь в виду Стеллу Гануччи?
— Нет, — помотал головой Нюхалка.
— Эта Стелла Гануччи — пикантная штучка! — вздохнул Боццарис. — А какая грудь!
— Да, да, согласен. Но я имел в виду леди, которая живет там сейчас и заботится о мальчишке Гануччи.
— Я еще помню, как Стелла Гануччи выступала в Юнион-Сити, — продолжал Боццарис не в силах остановиться. — Я тогда был еще совсем мальчишкой! В те времена она была Стелла Стардест. Прожектор выхватывал из темноты только самый кончик каждой титьки… ну, скажу я тебе, это было зрелище! До сих пор в пот кидает, как вспомню, как они сияли в темноте!
— Воображаю! Но я имел в виду леди, которую зовут Нэнни.
— Право, не помню, чтобы я имел удовольствие слышать о ней.
— Нэнни приходила ко мне этим утром. Хотела разузнать о каком-то тяжком преступлении, которое якобы было совершено во вторник вечером.
— И что ты ей сказал?
— Ничего. Но голову даю на отсечение, что телеграмма насчет денег напрямую связана с этим самым делом. Иначе зачем бы Гануччи такие деньги? Да еще срочно.
— Интересно, что за преступление она имела в виду? — задумался Боццарис.
— Пока не знаю, — отозвался Нюхалка, — но наверняка это что-то серьезное! Держу пари на что угодно!
— М-м-м… — пробурчал Боццарис и скрестил руки на груди.
Подумав немного, он откашлялся, прочистил горло, наклонился вперед, облокотившись о стол, и бросил вопросительный взгляд на своего собеседника. — Уверен, Нюхалка, ты знаешь, какая у меня репутация. Да это все здесь знают, не ты один. Я — боец, и, помяни мое слово, всем в участке это известно. Я был таким еще в незапамятные времена, когда до лейтенантских нашивок мне было как до Луны. Тогда я был еще простым патрульным, исшагавшим весь Стейтен-Айленд вдоль и поперек. И оставался им все эти годы, иначе шиш бы добрался из Стейтен-Айленда до этого кресла! Но даже сейчас, добившись всего, что хотел, могу сказать, что есть на свете одна вещь, которую я не терплю — это зло! Для меня зло — это нечто, совершенно противоположное добру. Это смерть, а я люблю жизнь. Скажи, Нюхалка, ты никогда не замечал, что слово «зло», если его прочитать задом наперед, означает «жить»?.
— Да что вы? — удивился тот. — Вот никогда бы не подумал!
— А ты попробуй, — посоветовал Боццарис.
— Точно, — хмыкнул тот, — теперь-то я и сам вижу. Вот здорово!
— Да, так вот, — продолжал Боццарис, — но если есть на свете что-то такое, что я ненавижу еще больше, так это преднамеренное зло. Зло, которое человек творит собственными руками, при этом отлично понимая, что делает. Так вот, для меня Кармине Гануччи и такие, как он, и есть это самое преднамеренное зло.
Послушай, Нюхалка, сейчас я скажу тебе то, чего не говорил еще никому. В душе я всегда был бунтарем, черт бы меня подрал! И мне всегда казалось дьявольски несправедливым, что такие подонки, как Кармине Гануччи, которые творят одно только зло, гребут деньги лопатой. Да, да, они, брат, купаются в золоте, можешь мне поверить! А я, лейтенант полиции, у которого к тому же в подчинении целый участок… знаешь, сколько я зарабатываю в год?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57