Сергей Романович одобрительно сощурился.
– Размах… Живут люди! Откуда такие деньги?
– Да что ты, Сергуня, – поспешила порадовать его хозяйка. – Да у нее шуры муры с самим Косыгиным.
– Вот чепуха, – подзадоривающе усмехнулся Сергей Романович, слегка хмурясь. – Так уж и с самим Косыгиным… А может, и с самим Леонидом Ильичом?
– Ничего особенного, старичку тоже хочется погреться. Баба то вон какая роскошная, грузины на ее концертах только одно просят: ты, Дуня, говорят, не пой, не можешь больше – и не надо, ты, говорят, только ходы, ходы, туда обратно ходы. Дай только полюбоваться, как ты ходыть будышь… Вот уж повезло бабе, голосище Бог отвалил – орган. И ничего тебе больше не надо. Ходи себе да ходи туда обратно. Говорят, на свои концерты она одних бриллиантов цепляет на себя миллиона на полтора. А шуба? Голубой соболь – весь переливается. Я как то раз увидела, идет по поселку…
– Вера, – остановил ее Сергей Романович. – Голубого соболя не существует в природе, уж я-то знаю.
– Для таких, как она, все существует, – не согласилась Вера и даже обиделась. – По специальному правительственному заданию такого зверя вывели в инкубаторе. Долго ли…
Они взглянули друг на друга и засмеялись.
И уже на следующей неделе, сбегав к подруге Анастасии на разведку, Вера привела к ней вечером Сергея Романовича, предупредив его, что отыскавшийся получокнутый старший брат подруги болеет, но собирается и готовится в новые странствия и может совсем не выйти к ужину, так и просидит в своей боковушке, где он зарылся в старинные церковные книги, непрерывно что то пишет, а затем сжигает в камине в столовой. И ни с кем, даже с родной сестричкой, почти не общается, и, пожалуй, лучше не ходить. Но Сергей Романович уже загорелся каким то своим особым интересом, и в условленный час они были у Анастасии, молодой, приятной и сразу расположившей Сергея Романовича к себе женщины, отличавшейся от своей шумной и говорливой подруги какой то грустинкой. Она и смотрела, и двигалась, и слушала, и даже разговаривала все с той же одинаковой, как бы слегка извиняющейся, рассеянной полуулыбкой – от этого в ней проступало много детского и беспомощного.
2
Сергей Романович принес темно багровую – специально смотался в Москву на грузинский рынок – и устрашающей величины самаркандскую дыню, кроме того, лично хозяйке розы и флакон дорогих французских духов. И Анастасия, беспомощно подняв на него прозрачные глаза, окончательно смутилась и потерялась.
– Зачем же? Это я не могу взять, – слабо запротестовала она. – Так дорого… нет, нет… Как же так? Вера…
– Ну, Тася, не будь ты ребенком, не разорится! – заулыбалась, тормоша и целуя подругу, Вера. – Не обеднеет наш Сергей Романович, ему только приятно будет. Ты знаешь, что он мне подарил? – Она быстро, все с той же радостной улыбкой шепнула на ухо Анастасии что то о восьми с половиною каратах. У той еще больше округлились глаза, и она, еле скрывая свое истинное отношение к услышанному, стала извиняться, что сегодня у нее к ужину лишь пельмени да овощи, даже вина не смогла купить, некогда было до палатки добежать.
– И не надо, – беспечно отозвалась Вера. – Сергей Романович вина не пьет, уважает что покрепче, а нам с тобой есть, прихватила с собой бутылочку грузинской «хванчкарушки» – нам хватит. С дынею – прелесть! Да я на стол сразу и поставлю, – сказала она, оглядываясь на свою сумку, брошенную у двери. – Сергуня, достань, пожалуйста…
– С удовольствием, – с готовностью кивнул Сергей Романович, достал вино и коньяк из сумки, поставил на стол и, оглядывая его нехитрое убранство, как всякий здоровый молодой оптимист, потирая с удовольствием руки, улыбнулся каким то своим мыслям, в то же время не упуская из виду и хозяйку, бережно подрезавшую стебли роз, прежде чем поставить их в вазу.
Анастасия понравилась ему сразу, да и полузапущенный, начинавший приходить в упадок дом тоже, картины на стенах гостиной в темных старых рамах усиливали впечатление тишины и оторванности от шумного, неспокойного мира, и ему совсем некстати вспомнилось нечто далекое и нежное, собственное детство. Вот такая же старая дача, умирающий дед, его понимающие глаза и напутственные слова о какой то непонятной обязанности каждого родившегося не профукать жизнь. «Сереженька, слышишь, ты уже не ребенок, ты уже на девочек начинаешь поглядывать, – почти физически ясно прозвучало в ушах Сергея Романовича. – Ты смотри, обязательно иди в университет, тебя примут, у тебя отец и дед заслуженные перед отечеством… ты все наше продолжить обязан…»
«Ну вот – обязан… Почему я был обязан? – подумал Сергей Романович, словно обращаясь к кому то незримому, но явно присутствующему рядом. – И что такое отечество? Ну, был и университет, был даже диплом, была и какая то обвальная страсть, чего не наблюдалось, судя по свидетельствам живых, ни у деда, ни у отца, и все рухнуло. Что такое отечество? Товарищ Хрущев и товарищ Брежнев? Кому они товарищи – уж не ему ли самому? Или отечество вот эти милые, тоскующие по своему простому бабьему счастью женщины? Да и с какой стати лезет в голову подобная дребедень? Что случилось? Что за незапланированный душевный стриптиз?»
Словно пробуждаясь, он браво тряхнул головой, шагнул к женщинам, о чем то вполголоса совещавшимся у стола, и спросил:
– Милые дамы, а вы не слышали последнего анекдота о трех богатырях? Про товарищей Сталина, Хрущева и Брежнева? Как они в одном купе следовали на отдых, разумеется, заслуженный, к теплому синему морю?
– Только не очень уж похабный, – улыбаясь, попросила Вера. – Здесь дом чистый, похабщины не переносят, заранее ставлю в известность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134