Сергей Романович, ринувшись к ней и вскинув ее на руки, покружил и ее, – Устинья Прохоровна никогда не слышала раньше такого заразительного счастливого смеха.
– Ox, ox, спаси и защити! – взмолилась старушка, когда все несколько успокоилось и стихло. – Значит, это ты такой и есть?
– Я, Устинья Прохоровна, я! – весело отозвался Сергей Романович. – Вот такой и есть, ни прибавить, ни убавить! Только что с самолета и сюда, ни одной секунды не помедлил!
– Куда уж там прибавлять! Хоро ош, орел! – протянула Устинья Прохоровна, не то осуждая, не то одобряя такую похвальную поспешность и нетерпение. – Ну, дорогие детки, вижу я, что надо готовить праздничный обед, так что отправляюсь на кухню. Добыла я через доброго человека филейчик телячий, уж так и быть, побалую вас настоящей московской запеканочкой с зеленью, лучком…
С этими словами она незаметно исчезла, и Ксения с Сергеем Романовичем остались наедине. Взяв гостя за руку, Ксения провела его в гостиную, усадила на любимый диван и, не выпуская его руки, устроилась рядом, прижалась головой к его плечу и закрыла глаза.
– Ты как то изменилась, Ксюша, что то с тобой произошло.
– Да, – согласилась она. – Не знаю, как дальше жить, только вопрос в другом. Я все время чувствовала, что ты рядом… Да, лучше бы ты не приходил, Сережа, – вздохнула она, слегка вздрагивая. – Просто какое то безумие, а причины никак не пойму. Нет, нет, лучше бы ты больше совсем не приходил…
– Почему? – беспечно поинтересовался Сергей Романович. – Чем же я тебя так огорчил?
– Ах, Сережа, Сережа! – улыбнулась она скупо. – Нельзя искушать судьбу… У меня предчувствие – будем благодарны и за случившееся, могли бы и совсем не встретиться. Да и что мы знаем друг о друге?
– Все самое необходимое, что должны знать, – быстро сказал Сергей Романович. – Женщина о мужчине, и наоборот. Хочешь, я расскажу тебе самую подробную свою биографию, не утаю ни одной мелочи?
– Если бы жизнь вернуть к благословенным временам детства! Увы! – ответила Ксения. – Ничего не надо, да я и не хочу ничего знать. Я одурела от какого то немыслимого бабьего счастья, и достаточно! Ну, а кто ты и откуда и даже куда, поверь, совершенно безразлично! Я тебе опять говорю – у меня предчувствие, мы видимся с тобой последний раз, Сережа… пожалуйста, не надо, только ничего не говори!
– Откуда такие черные мысли? Ерунда, Ксюша! – сказал он. – Все ведь зависит только от нас самих, ей Богу, хочешь, сейчас же вновь исчезнем и больше нас никто никогда не отыщет? Вот только московской поджарки попробуем…
– В жизни ничего не повторяется, Сережа, – вздохнула она и, торопливо вскочив, не отпуская его руки, повлекла за собой к двери спальни. – Пойдем, пойдем, – говорила она словно в бреду. – Нам надо торопиться, у нас не остается времени… Знаешь, такого со мной никогда раньше не было, я все время думаю о тебе, ты мне даже снился много раз… Сережа, Сережа, милый, ты меня успокой, обещай никогда больше не приходить…
Он подхватил ее на руки, прижал к себе, толкнул дверь плечом, и когда Устинья Прохоровна заглянула в гостиную поинтересоваться у гостя насчет подливки, там было пусто, и старушка, пожевав начинавшими западать губами, окончательно смирилась – мужик был, действительно, породист, и лицом, и статью взял, и глаза соколиные, ясные; от такого можно и с ума сойти, далеко до такого всяким театральным шаркунам, каждый из себя царя корчит, а штаны то на поверку пустые, ничего там нет, кроме пустяшного гонору…
Рассудив таким образом, вполне по своему опыту и убеждению справедливо, Устинья Прохоровна вновь отправилась на кухню, а после обеда, накормив молодых, налюбовавшись ими, она ушла в свою камору с часок подремать; суженый Ксении нравился ей все больше и своей обходительностью, и своей веселостью; с этой благолепной мыслью она и задремала. А в гостиной продолжалась своя молодая жизнь, и Ксения, движимая каким то древним женским чутьем, вернее, инстинктом, раздвинула густые бамбуковые нити, отделявшие просторный фонарь, увитый зеленым плющом, еще одной гордостью Устиньи Прохоровны, и, поманив за собою Сергея Романовича, подошла к письменному столу. Она ничего не хотела от него скрывать; наоборот, она даже и в малости не могла его отблагодарить за ту щедрость, с которой он одарил и обогатил ее скучную, серую, как теперь оказалось, придуманную жизнь, и Сергей Романович, выслушав начало «Венского вальса», скоро уже держал в руках загадочную вещь – то ли брошь, то ли кулон чудной красоты, с огромным черным бриллиантом в центре. При первом взгляде на баснословную драгоценность он почувствовал легкое головокружение, он не только сразу же безошибочно почувствовал неимоверную цену невиданному камню, достойному украсить любую царскую корону, – для него сейчас это явилось сущей безделицей. Случилось нечто другое, как бы в один миг перевернувшее всю его прежнюю жизнь, беспутную и безалаберную; он тотчас неосознанно уловил заключенный в камне скрытый смысл и, сразу же внутренним чутьем угадывая, повернул брошь нужной для полного выявления самой сути камня плоскостью; и перед ним ожили, стали шевелиться и двигаться змеи, приближаясь, подчиняясь в своем движении какому то завораживающему ритму. Сергей Романович слегка побледнел.
– Бриллиант? Почти черной воды? – спросил он больше для того, чтобы прийти в себя. – Невероятно! Ничего подобного никогда не видывал!
– Такого почти никто не видывал, – подтвердила Ксения, с напряженным вниманием наблюдавшая за его лицом; она сразу поняла, что он без особых усилий проник в тайну камня, в его скрытую жизнь, и вдруг ей стало жутко и одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134