Во мне сейчас столько радости – я мир могу перевернуть!
Гость возбужденно и с вызовом засмеялся, а хозяйка, откинувшись на спинку кресла, сильно побледнела и, не отрываясь, пристально глядела в его разгоревшееся лицо застывшим взглядом. И затем губы ее шевельнулись, и она окончательно решилась.
– Знаешь, Сергей Романович, меня ты не обведешь вокруг пальца. Ведь в Москве так никто и не знает, кто ты такой на самом деле и какую жизнь ведешь, ты словно оборотень какой, везде успеваешь и нигде тебя вроде бы и нет. А тут ты попался на крючок… Скажу тебе еще одно: ты должен знать, почему переступил самое недозволенное, что именно здесь сработало. Слушай, слушай! У твоей избранницы хранится древний амулет, думаю, один из самых дорогих в мире черных бриллиантов… Это роковой камень, он тебя и притянул. Его судьба прослеживается уже в течение многих веков… Что с тобой?
– Ничего, – с трудом вытолкнул он из себя, – от внезапного потрясения он боялся взглянуть на хозяйку, холодная судорога свела горло. – Ничего, продолжайте…
– Там, где появляется этот роковой камень, тотчас начинаются самые тяжкие бедствия, войны, мор, кровь – целые моря крови… Об этом знали посвященные люди и много раз пытались сатанинский камень уничтожить. И он каждый раз исчезал в самый последний момент. Господь с тобой, Сереженька, знать, судьба у тебя такая, на роду тебе написано. Я все, что могла, сделала, – я ведь тоже русская старуха. Старалась, старалась… Если ты любишь и если сможешь, избавь эту женщину от проклятого камня, не поддайся его дьявольскому прельщению. Его только нужно трижды перекрестить и бросить в огонь – тебе многое от Господа Бога простится… Ну, хватит, дай я тебя благословлю и поцелую, – я совсем уморилась с тобой! Спасти тебя уже нельзя, ты теперь соприкоснулся с черным камнем… Встань!
И Сергей Романович, не в силах разжать занемевшие губы от какого то мистического ужаса, встал, и Мария Николаевна трижды поцеловала его в щеки и в лоб.
6
После посещения Марии Николаевны Михельсон, несколько придя в себя, Сергей Романович окончательно понял, что не сможет жить своей прежней привычной жизнью; вдруг ему стало неинтересно и скучно все его прошлое, и более всего он сам; он как бы заболел странной и незнакомой досель болезнью, и на него все чаще и чаще находила тоска. Среди суматошной, многолюдной, никогда не знавшей покоя Москвы он оказался в безлюдье и одиночестве; теперь он подолгу бродил по городу, часто оказываясь в самых заброшенных его уголках; вокруг веселились, ссорились, куда то спешили по своим муравьиным делам люди, смеялись и плакали дети, бродили слепые от счастья влюбленные, сидели у подъездов и на скамеечках бульваров прощающиеся с жизнью старухи, но он, где бы ни оказывался, всегда был один, и это начинало его беспокоить, тем более, что завоеванное раньше необходимо было непрерывно отстаивать и защищать; каким то шестым чувством он уже ощущал, что его начинали вытеснять из его старых владений в самом центре первопрестольной, по прежнему цепким, наметанным взглядом он приметил три или четыре смутно знакомые физиономии, мелькнувшие в человеческом потоке, в первый раз где то у Ивана Федорова, вторично в Столешниковом, затем у «Праги», и сам удивился, до чего ему это стало безразлично. Уже катилась не его жизнь и шло не его время; просто очередной сон жизни кончился, как обязательно кончаются любые сны, даже самые фантастические и запутанные, – его теперь подхватил и понес иной, внутренний поток, и хотя он не знал, куда его вынесет, он обрадовался и оживился – близился итог, вот вот должно было наступить разрешение, и он втайне хотел этого и чувствовал облегчение.
Однажды, проголодавшись и подкрепившись парой шпикачек прямо у жаровни на улице, он все так же бесцельно побрел дальше по Садовому; он подумал, что пора постричься; прикинул, куда ему лучше зайти, на Пушкинскую к знакомому мастеру или тут же рядом, за углом, на Горького, – здесь у него тоже был свой постоянный мастер, даже с установленной таксой в двадцать пять рублей, – и через полчаса он уже сидел в кресле, закутанный в белоснежную простыню. Глядя на себя в зеркало, он думал, что в нем опять ожило и сработало проклятое прошлое; старый мастер, хорошо знавший себе цену, важный и любопытный, как все истинные мастера, сразу узнал давнего клиента и обрадовался, хотя и не показал этого, а лишь приветливо поздоровался и стал готовиться к довольно продолжительной процедуре – клиент был солидный и с самого начала коротко кивнул:
– Все, полное меню, Самуил Яковлевич, а то знаете, я по вас уже соскучился.
– О о, я и без лишних объяснений помню, – с достоинством ответил парикмахер, заправляя за воротник клиента еще одну салфетку, затем выглянул за портьеру, отделявшую от рабочего места зал ожидания, и попросил кого то предупредить, чтобы к нему сегодня очередь больше не занимали. – Вы, пожалуй, еще больше возмужали, – заметил он, вновь принимаясь за дело, – вы у меня месяцев десять не были.
– Меня не было в Москве, – успокоил ревнивого мастера Сергей Романович. – Долгая командировка, сначала на полгода, затем опять – Сибирь, Бог знает какая глушь, я к вам, Самуил Яковлевич, чуть ли не с самолета – представляете, я вас как то даже во сне видел.
– Вполне логично, – подтвердил парикмахер. – У вас красивая голова, классический профиль, напоминающий античность, но, увы, я взглянул на вашу прическу, и у меня, как говорят русские мужики, мороз подрал по коже! Какой варвар вас так искромсал? Понятно, какая то Сибирь, но кому нужна эта Сибирь, раз там не умеют даже выправить височки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134