я понимал, что девушка счастлива, доверяет мне, и ее присутствие великим спокойствием наполняло мое истерзанное сердце.
– О чем ты думаешь? – внезапно прервал я молчание.
– О тебе, конечно, – с обычной своей прямотой отвечала Бетс. – И о моем несчастном женихе.
Моя родная деревня тянется вдоль больших, очень больших прудов, которые сообщаются с морем длинными протоками.
Воды у нас богаты рыбой, а вот земли пустынны, однако добрые Белые Монахи, благослови их Господь, основали в тех местах свою обитель.
Если бы только мой нареченный доверился мне… Обратись мы тогда к монахам, они изгнали бы дьявола из его души.
Хочешь, как–нибудь навестим их – они наверняка защитят тебя от таинственных опасностей.
Я ласково сжал ее руку.
– Хорошо, Бетс, я сделаю, как ты велишь.
– Знаешь, когда у них звонят, то колокол отчетливо зовет: приди ко мне… приди ко мне… А над дверями выведено золотыми буквами: Радость и мир входящему сюда, идущему мимо – Бог с тобою.
– Если я войду туда, как же ты?
– Я останусь в деревне, хоть и тяжело мне туда возвращаться; а глядя издали на монастырскую колокольню, я утешусь мыслью о том, что тебя там защитят и спасут.
Мы миновали несколько улочек, куда уже вползала ночь; двери и окна закрылись, готовясь к близкому сну.
– Вот и Стрижиная улица!
Улочка, тоже темная и пустынная, уводила от канала к темной платановой аллее для игры в мяч.
– Странно! – прошептала моя подруга.
– Что такое, Бетс?
Она не ответила и прибавила шагу.
– Где же лавочка Айзенготта? Рука, опиравшаяся на мою, дрожала.
– Странно, – судорожно вздрогнув, ответила Бетс. – Вроде бы мы прошли Стрижиную улицу, но… О, что же это? Это ведь не Стрижиная улица! Хоть и знакомая. Пойдем дальше!
Мы дошли до сонной аллеи; на ясном небе высыпали звезды.
– Мы ошиблись, – вдруг сказала она, – и что такое со мной! Вот же наша улица!
Но и это была не наша улица, в чем Бетс убедилась, когда мы в темноте прошли ее от начала до конца.
– Ничего не понимаю, – прошептала Бетс. – Ведь Стрижиную улицу я могу найти и с закрытыми глазами; мы просто должны найти ее… Должны!
Еще трижды Бетс казалось, что мы, наконец, нашли нужную улицу, и всякий раз она ошибалась.
– Ох, мы ходим, словно по заколдованному кругу, и совсем заплутались. Куда же мы попали? – жаловалась Бетс.
Мы ни разу не переходили через мост, тем не менее я был уверен, что нас завело совсем в другую часть города. Вдруг я сдавленно вскрикнул и застыл на месте.
– Смотри… там…
Мы стояли перед Мальпертюи.
Черный и огромный, как гора, в ночи высился дом моего двоюродного деда Кассава.
Ставни опущены, словно веки мертвеца, черная пасть подъезда зияла зловещей бездной.
– Бетс, – взмолился я, – уйдем… Я боюсь входить!
Девушка не ответила, и я сомневаюсь, находилась ли она еще подле меня.
Башмаки мои, казалось, налились свинцом, я с трудом оторвал ногу от земли и двинулся – тяжелым шагом сомнамбулы.
Я шел… шел…
Все мое существо бунтовало и кричало в страхе – и все–таки я шел к крыльцу.
Поднялся по лестнице, медля на каждой ступени.
Дверь открылась, а может, она была заранее открыта?
Черной ночью вошел я в Мальпертюи.

Глава восьмая. Тот, Кто Гасил Лампы

В глазах богов он провинился тем, что помог людям в их несчастьях…
Готорн

Из глубины огромного холла голубая звезда наблюдала мое вступление в дом – я узнал лампу толстого стекла, зажженную у ног бога Терма.
Я направился к ней, как припозднившийся на проклятом болоте путник идет на предательский свет блуждающего огонька.
Минуя спиральную лестницу, я увидел в черном проеме сверкающие наверху искорки – по всем этажам на лестничных площадках горели лампы и свечи Лампернисса. Я закричал что было сил:
– Лампернисс! Лампернисс!
Странный и зловещий был ответ.
Оглушающий и вместе с тем какой–то сдавленный шум, будто хлопал на ветру поникший парус.
Самая верхняя искорка померкла.
Бессильно прислонясь к стене, не в силах разбить жестокие оковы и двинуться с места, я наблюдал медленную агонию света.
Светильники гасли один за другим, и каждое новое затмение сопровождалось тяжелым хищным звуком.
Тень приближалась, подкрадывалась ко мне, чернильно–смолистый мрак уже затопил все верхние этажи.
В нише второго этажа, похоже, горела сальная свеча; мне не было видно ее, но неверный желтый свет падал на ступеньки и перила.
Туда, на лестничную площадку, словно опустилось облако, еще чернее, чем наступающая за ним ночь; гибели свечи неожиданно сопутствовал не шум бесполезного паруса, а жуткий вопль и оглушительный скрежет железа по железу.
Свод мрака надвинулся на меня.
Оставались только два источника света: красивая лампа с округлым язычком пламени в углу большой лестничной площадки первого этажа и слабый отблеск где–то вдали – венецианский фонарь, яркий сам по себе, именно поэтому дающий мало света.
Солидная верхняя лампа, по–видимому, сопротивлялась – ее отсвет сначала дрогнул, почти пропал и разгорелся вновь.
Уже пронесшаяся было мимо лампы тень вернулась, сопровождаемая хлопающим звуком и криком ярости, – и лампа уступила, побежденная.
Оставался фонарь.
Я различал его очень хорошо – он висел на шнуре почти над моей головой: хищник из мрака неизбежно явился бы моему взору, если готовил фонарю ту же судьбу, что и остальным светильникам. И я его увидел, если, конечно, можно сказать, что видишь тень, падающую на тень.
Нечто огромное, мимолетное, подобное стремительно несущемуся дымовому сгустку, в котором выделялись два светящихся красным пятна, набросилось на радужный свет, и он сгинул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56