Сердце трепыхнулось и застыло в груди.
– Лакомка… – одними губами выговорил он. – Лакомка… ты что? Это же я…
От звука голоса словно бы рассеялся морок. Сука тоненько взвизгнула, завиляла не то что хвостом – всем задом, что было сил извиняясь перед давним знакомцем Бельчонком. Дескать, сама не пойму, что меня толкнуло на этакое непотребство. Она ластилась к мальчишке, заглядывала в глаза, норовила лизнуть, всовывала морду ему под руку. «Ну погладь, ну покажи, что простил…»
Бусый, конечно, простил. Погладил, потрепал по ушам, хотя руки продолжали трястись. Сразу и полностью, лишь только пришёл в себя. Вытащил из-за пазухи угощение. Лакомка очень осторожно взяла пахучий ломоть… Бусому только бросилось в глаза, что её голова была куда как побольше, чем у него. И, когда она чавкала, довольная, в пасти казали себя страшенные зубы. «А что было бы, если…»
Да ладно, с Лакомкой никакого «если» не будет. Ну, рявкнула. Так и человек на пустом месте рявкнуть может, не обрадуешься. А тут – сука со щенками!
Бусый снова опустился на корточки.
– Летун…
Лакомка с рёвом сшибла его с ног.
И отпрыгнула.
И снова принялась извиняться, только теперь Бусый рассмотрел, как она загораживала собою щенка.
От него загораживала…
Серый Пёс посмотрел на мальчика и молча, медленно покачал головой.

Один

Бусый выбежал из деревни Зайцев и кинулся дальше, сквозь берёзовую рощу, росшую на берегу Крупца. Он слышал недоуменные крики Зайчат, голоса взрослых, но не остановился.
Он сам понимал, что поступает скверно, не по-мужски. «Ну да, я сопливый мальчишка. И пусть…»
Даже с Осокой, в доме которой гостил, не попрощался.
«Прав дядька Лось, от Осоки я тоже когда-нибудь получу. Крылом по носу…»
Добрая Лакомка не просто так отогнала его от щенка, она что-то почувствовала. Теперь на ум лезли разные мелочи и намёки – слово тут, слово там, чей-то взгляд, обрывок то ли воспоминания, то ли сна… Всё вместе складывалось в петлю, готовую захлестнуться на шее.
У Бусого были мать и отец, за него стояли горой отважные Белки, его называли сыном вещие виллы… И всё равно он был на этом свете сиротой. Для всех чужаком.
Он думал, у него здесь семья, но оказалось, семья жила сама по себе, а он стоял в стороне. Тщился примерять на себя Беличью шкуру, но, как он ни старайся, настоящим Бельчонком ему не стать никогда. Лакомка, не умевшая притворяться, просто самой первой это ему показала.
Бусый умом понимал, что рассуждает очень несправедливо, что мать и отец от горя бы поседели, вздумай он вывалить им это в глаза. Он пожалеет их, он никогда им ни полслова не скажет, но… как же больно-то, как больно!…
Задыхаясь от бега и слёз, Бусый мчался по лесу, не разбирая дороги, всё равно куда, лишь бы подальше. Измучиться б е гом, глядишь, и отступят чёрные мысли… Только вот измучиться всё не получалось, слишком крепок был Бусый, вынослив и легконог. «И это тоже во мне… не no-Беличьи…» Березняк кончился, справа и слева воткнулись в самое небо кронами сосны. Здесь Бусый остановился и постоял, прислушался к себе с жалостью и отвращением, махнул рукой на всё сразу и снова направился неведомо куда, только уже не побежал, а поплёлся. Потом лёг на маленькой, уже подсохшей поляне и подумал о том, как славно было бы прямо здесь помереть.
Лежать было холодно, душевную муку сменили безразличие и сонливость.
Вновь поднявшись на ноги, мальчишка равнодушно побрёл, зная: куда бы ни занесли его ноги, под вечер небось к дому-то вынесут. Не пугать же родню, не заставлять разыскивать его, дурака.
«Родню…» И кривая усмешка проползла по его губам.
Бусый вскинул голову, заслышав шорох над головой. Краснохвостая белочка собиралась спускаться по сосновому стволу, но что-то её остановило на полпути. Она уставилась на Бусого двумя любопытными бусинками, как будто ожидая чего-то.
Плох тот Бельчонок, у которого не отыщется с собой угощения для родни… Бусый пошарил в поясном кошеле, вытащил три орешка.
И протянул их зверьку на раскрытой ладони, заранее зная, что сейчас должно было произойти… Испуганное, а то и гневное цоканье… мгновенный взлёт к безопасной вершине…
Нет, белочка доверчиво пробежала сверху вниз по стволу, даже коснулась его руки коготками. Но орехов не тронула, махнула хвостом, исчезла.
Бусый выпрямился, уронив наземь орехи.
Он был чужим для них. Чужим в роду Белок.
«Я, может, и венном зря себя называю…»
Бусый сел на корточки и остался сидеть. Что с того, что он был приёмышем. У Белок хватало приёмышей, но лесные белки относились к ним точно так же, как к кровной родне.
«А я? Я чем хуже? Почему я один?…»
Знать бы, что он кому сделал, за какие грехи с ним так обошлась Хозяйка Судеб. Но – обошлась, и дальнейшая жизнь перестала существовать. Бусый слышал, что есть на свете сироты, люди, у которых совсем никого нет, и что эти люди так и живут – одни, умудряясь как-то с горя не помереть.
«Я так жить не смогу. Я не хочу…»
Один…
«И огонь очажный в доме – не мой. И меньшие, кого в люльках качал – не сестрички мне и не братики…»
Чьи-то шаги вторглись в его бессвязные мысли, шаги были знакомые, Бусый не стал оборачиваться. Вот рука осторожно коснулась плеча. Бусый устало поднял глаза.
Рядом стоял Ульгеш. Вот ведь – и леса толком не знает, и что ему, спрашивается, до зарёванного Бусого, пытавшегося убежать от себя? А догнал, и торчит напротив, чёрная рожа, и смотрит огненно-жёлтыми глазищами, словно кто его об этом просил…
– Надо что? – спросил Бусый неласково.
Мономатанец сел под тем же деревом, касаясь его плеча своим, и ничего не ответил.

Встреча

На Крупце заканчивался ледоход, с верховий плыли редкие льдины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71