– Тогда… вам кто-нибудь рассказывал об этом?
– Никто из тех, кто пробовал это сам. Он вздохнул.
– Я никогда не решался попробовать такое.
Это такая штука, которая может выйти из-под контроля.
– А существуют другие?
– Не будьте тупицей, Томас. Я изучал средневековье. Я знаю те факты, которые были письменно зафиксированы. Я пытался нащупать дорогу в ушедший мир. Я не могу ощутить его запах, вкус, жизнь, услышать его звучание. Я не ведаю его тайных страхов и его надежд. Я провел жизнь, учась сам и обучая других истории, передавая им знания, полученные из вторых рук. Если бы я заснул сейчас и проснулся в 1400 году, я не смог бы понять современный язык и не знал бы, как приготовить пищу. Вы слышали старое присловье, что если бы Иисус вернулся и вновь произнес Нагорную проповедь, никто из ныне живущих не понял бы его, потому что он говорил на древнееврейском языке с акцентом уроженца Назарета? Так вот, я потратил жизнь на непонятное и непонятое прошлое.
– Нет, профессор, – воспротивился я.
– Да, – жестко сказал он. – Я не думаю, что теперь это имеет для меня значение. И мне больше не с кем говорить. Я не могу говорить с нудными патронажными сестрами, которые приходят присматривать за мной и называют меня «голубчик». Но я понял, что могу говорить с вами, Томас. Я старый дурак, и я это знаю.
– Пожалуйста, продолжайте, – сказал я. – Расскажите еще о Валентине.
– В последние годы я нечасто видел его. Его жена умерла. Моя тоже. Вы можете подумать, что это могло бы сблизить нас, но это не так. Я предполагаю, что именно жены устраивали наши встречи. И нас с Валентином просто развело в разные стороны.
– Но тогда, давно… – спросил я. – Он знал, что вы интересуетесь ножами?
– О да, конечно. Ему очень нравилась моя коллекция. Он и его жена часто приходили к нам в дом, и пока женщины болтали о своем, я показывал Валентину ножи.
– Он сказал мне, что отдал вам один нож.
– Он сказал вам?..
– Да.
Профессор нахмурился.
– Помнится, он просил, чтобы я никому не говорил, кто отдал мне этот нож. А просто хранил его, пока он не попросит его обратно… но он так и не попросил. Я не думал об этом. Я забыл об этом. – Он сделал паузу. – Почему вы хотите увидеть этот нож?
– Просто из любопытства… и в память о старом друге.
Профессор обдумал мои слова и сказал:
– Я думаю, если он сказал вам так, значит, разрешил бы и показать.
Он встал и вернулся в спальню; я шел следом. Он снова зажег в спальне тусклую лампу.
– Боюсь, – сказал Дерри, – что в этом коробе ножи уложены в три слоя, и, чтобы добраться до того, который вы хотите увидеть, нам придется вынуть второй поддон. Вы можете переставить его на пол? Его даже не надо поднимать на кровать.
Я заверил его, что вполне смогу это сделать. На сей раз я действовал левой рукой – это было немного легче. Третий слой экспонатов состоял не из коричневых картонных коробок, а из длинных пакетов, завернутых в пузырчатый пластик и снабженных этикетками.
– Здесь по большей части шпаги, – сказал Дерри. – И еще шпаги-трости, и пара зонтиков со шпагами внутри. Они предназначались для защиты от грабителей сто или двести лет назад. Сейчас это, конечно, незаконно. Сейчас по закону положено дать себя ограбить. – Он негромко хихикнул. – Понимаете, нельзя причинять вреда несчастным разбойникам.
Он просмотрел этикетки, пробежав пальцами по уложенным в ряд сверткам.
– Вот оно. «Дар от В.К.». – Дерри вынул сверток, расстегнул пряжки стягивающих ремней и размотал пластик, открывая содержимое.
– Вот он, – пояснил профессор, – нож Валентина.
Я смотрел на нож. Он не был похож ни на один из ножей, когда-либо виденных мною. Он был по меньшей мере пятнадцати дюймов длиной, а может быть, и восемнадцати. Его лезвие, обоюдоострое и отточенное, составляло едва ли треть общей длины и представляло собой удлиненный овал, одна сторона которого сходилась к острию; это лезвие напоминало наконечник копья. Длинная рукоять была узкой и по всей длине закручена в тугую спираль. На конце спирали было круглое навершие с несколькими отверстиями.
– Это же не нож, – сказал я. – Это копье. Дерри улыбнулся.
– Он не предназначался для метания.
– А для чего же?
– Я не знаю. Валентин просто спросил меня, не хочу ли я присоединить этот нож к своей коллекции? Это кованая сталь. Уникальный экспонат.
– Но где он мог купить такую вещь?
– Купить? – Дерри усмехнулся. – Разве вы забыли о профессии Валентина? Он был кузнецом. Он не покупал этот нож. Он сделал его.

ГЛАВА 14

Рано утром в пятницу я спокойно работал в монтажной с четырех часов до половины седьмого, располагая сцены в приблизительном порядке. Помимо всего остального, эта работа всегда подсказывала мне, какие связующие сцены еще необходимо доснять, какие заменить или вообще выбросить. Я делал пометки и напевал что-то от удовольствия, внося ясность в общую канву фильма.
К шести тридцати Монкрифф установил на конном дворе камеры, к семи лошади, вернувшиеся из Хантингдона, выехали на Хит на тренировку, к семи тридцати костюмеры и гримеры уже приступили к работе, а в восемь тридцать во двор, сигналя, въехал автомобиль О'Хары.
Грумы, вернувшиеся с Хита, чтобы почистить и накормить лошадей, выскочили во двор, оставив стойла открытыми. Вышли костюмеры и гримеры. Операторы прервали работу, чтобы послушать, что скажут. Актеры и статисты столпились вокруг.
Удовлетворенный, О'Хара взял мегафон Эда и объявил, что Голливуд доволен тем, как идут дела, и поэтому сам он сейчас улетает в Лос-Анджелес. Томас Лайон остается единовластным правителем на съемочной площадке.
Он отдал мегафон Эду, жестом велел всем возвращаться на свои рабочие места и вопросительно посмотрел на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97