— Мой брат был против того, чтобы его лошадей кастрировали. И вам это было хорошо известно. Вы нарушили этот запрет, будучи уверенным в том, что он никогда не узнает, потому что он никогда не ходил на скачки.
Он свирепо взглянул на меня, понимая, что, если я подам на него официальную жалобу, у него возникнет масса неприятностей, и я почти не сомневался в его опасениях, что, будучи душеприказчиком своего брата, я, вероятнее всего, так и поступлю. Даже если бы я просто рассказал кому-нибудь об этом, это могло бы повредить ему: спортивная пресса только и ждала подобных пикантностей, чтобы повеселить своих читателей, и владельцы всех маститых жеребцов его конюшни испугались бы, что то же самое может произойти и с их питомцами без их ведома и согласия.
Мне казалось, он все это понял в тот момент, когда я сказал ему по телефону, что Дазн Роузез перейдет по наследству мне. Он знал, что, стоит мне увидеть лошадь, я сразу же пойму, в чем дело. Немудрено, что его голос лишился низких частот.
— Гревил ни черта не понимал, — раздраженно сказал он. — Лошадь стала выступать гораздо лучше после кастрации.
— Верно, — согласился я, — но дело не в этом.
— Ладно. Сколько вы хотите? — бесцеремонно спросил он.
Тут настал мой черед беззвучно открыть рот.
— Дело не в деньгах, — растерянно промямлил я.
— Только в них, — заявил он. — Назовите сумму и не смейте мне больше мешать.
Я взглянул на его спутника, который, не проявляя никакого интереса, безучастно наблюдал за всем этим, но при случае мог бы рассказать о нашем разговоре, и лишь сказал:
— Обсудим это в другой раз, хорошо? После этого я быстро удалился, не выказывая враждебности.
— Что все это значит, Ник? — услышал я за спиной.
— Ерунда, Ролло, — последовал ответ Лоудера. — Ничего страшного.
И когда несколько секунд спустя я оглянулся, то увидел, как они оба направились к стойлу, куда вслед за ними повели и Дазн Роузез.
Несмотря на нескрываемую злобу Николаев Лоудера, а может быть, как раз и из-за нее, меня эта сцена скорее развлекла. Сам бы я кастрировал этого жеребца еще за несколько месяцев до того, как это сделал он от чувства невыносимого разочарования и безысходности: Гревил глупо упрямился на этот счет из-за неуместной жалости и некомпетентности в этом вопросе. Я надеялся мирно уладить наш конфликт с Лоудером в тот же вечер по телефону, независимо от исхода состязаний, поскольку мне вовсе не хотелось наживать себе врагов из-за такой ерунды. «Стоит вспомнить о причинах войн, — с кривой усмешкой подумал я. — Истории известны и более глупые поводы, служившие развязыванию кровавых войн, чем кастрация породистого жеребца».
На Йоркском ипподроме не все стойла были закрытыми — в некоторые был свободный доступ. Однако Николас Лоудер, похоже, предпочитал, чтобы ему никто не мешал, и увел Дазн Роузез прочь с моих глаз.
Харли и Марта Остермайер, пришедшие посмотреть, как седлают лошадей, просто светились от предвкушаемого удовольствия. Они ставили на победителя университетского забега и теперь поставили всю выигранную сумму на мою лошадь — точнее, на лошадь моего брата.
— Ваш выигрыш будет невелик, — предупредил я. — Он — фаворит.
— Мы знаем об этом, — радостно сказала Марта, оглядываясь по сторонам. — Где он? Который из них?
— Его сейчас седлают вон в том стойле, — ответил я, показав рукой.
— У нас с Харли появилась великолепная мысль, — сказала она приятным голосом, глядя на меня своими лучистыми глазами.
— Ну-ну, Марта, — поспешно откликнулся Харли.
В его голосе слышалась некоторая обеспокоенность, словно великолепные идеи Марты не всегда с радостью воспринимались окружающими.
— Мы хотим, чтобы вы с нами пообедали, когда мы вернемся в Лондон, — закончила она свою мысль.
Харли облегченно вздохнул.
— Да. Надеюсь, вы не откажетесь. Судя по его виду, эта «великолепная идея» была действительно приемлема и даже неплоха.
— По выходным в Лондоне тоскливо, как на кладбище.
Усмехнувшись про себя, я согласился на роль «кладбищенского затейника» и ради благого дела — укрепления отношений между Остермайерами, Шенди и Фрэнклином — сказал, что с удовольствием пообедаю с ними. Бурная радость, выраженная Мартой и Харли по этому поводу, навела меня на мысль о том, что они, видимо, успев порядком надоесть друг другу, просто молчали, оставаясь вдвоем.
Из стойла показался уже оседланный Дазн Роузез, и его повели к парадному кругу. Шел он красиво, и, глядя на стройные прямые ноги, можно было представить его размашистый бег. И теперь, в предвкушении азарта скачек, он уже не казался таким сонным.
За ним спешили Николас Лоудер и его приятель Ролло, и, видимо, оттого, что они подгоняли его, решил я, Дазн Роузез резко развернулся и, мотнув головой, попятился от своего жокея, а затем, выправляя шаг, основательно задел этого самого Ролло, так что тот упал на колени.
Марта со свойственной ей природной добротой бросилась было ему на подмогу, но тот уже неуклюже вставал на ноги, выругавшись так, что она лишь удивленно захлопала глазами. Тем не менее она, нагнувшись, подняла нечто похожее на голубой резиновый мячик, выпавший из кармана его пиджака, и протянула ему со словами:
— Вы, кажется, потеряли это.
Он грубо выхватил его у нее и, незаслуженно одарив ее злобным взглядом, словно это из-за Марты испуганная лошадь сшибла его с ног, что на самом деле было не так, поспешил на парадный круг вслед за Николасом Лоудером. Тот, оглянувшись и увидев, что я еще не ушел, отреагировал на это новой вспышкой ярости.
— Какие ужасные люди! — поморщившись, воскликнула Марта. — Вы слышали, что он сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103