— В общем, Сэнди была бы ничего, если бы не ее слезливость. И можете сразу выбросить из головы всякие избитые теории о дочерях, которые смотрят на отцов как на личную собственность. На самом деле я не против, пусть увлекается красотками.
— Он знает, что вы не любите Лиду?
— О, конечно, — вздохнула она. — Я сказала ему, что она плотоядная орхидея, а он ответил, что я ничего не понимаю. Конец дискуссии. Смешно, добавила она, — но только когда я с вами, я в состоянии не плеваться, вспоминая о ней.
— Аппендицит отвлекает на время от зубной боли, — заметил я.
— Что?
— Размышления из недр маленьких белых фургонов.
— Довольно часто, — сказала она, — мне кажется, будто вы сумасшедший.
Она встретила друзей и ушла с ними, а я отправился в весовую переодеваться в бриджи, сапоги и красный и белый цвета Мойры Лонгерман. Когда я вышел, набросив куртку на яркий камзол, меня поджидал Бинни Томкинс.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он.
— Отлично. Почему бы и нет.
Он насупился.
— Не здесь. Слишком много народа. Пойдем туда. — Он показал на дорожку, по которой лошади выезжали с парадного круга на трассу: широкая полоса дерна, куда не вторгались любители скачек.
— В чем дело? — спросил я, как только мы выбрались из толпы, кольцом обступившей дверь весовой, и двинулись в заданном направлении. — Что-то случилось с Гобеленом?
Он нетерпеливо покачал головой, как будто я сморозил глупость.
— Я хочу, чтобы ты придержал лошадь.
Я остановился. «Придержать» лошадь на понятном языке означает постараться проиграть.
— Нет, — сказал я.
— Ну, давай же, еще немного... — Он сделал пару шагов, оглядываясь назад и ожидая, что я последую за ним. — Мне надо поговорить с тобой. Ты должен выслушать.
В его поведении, помимо обычной раздражительности и неприветливости, чувствовалось еще что-то. Нечто вроде примитивного страха. Покачав головой, я пошел рядом с ним по траве.
— Сколько ты хочешь? — напрямик спросил он.
Я снова замер и сказал:
— Я этим не занимаюсь.
— Знаю, но... Как насчет двух сотен, свободных от налогов?
— Ты дурак, Бинни.
— Тебе-то хорошо, — яростно сказал он. — Но я потеряю все, если Гобелен выиграет сегодня. Конюшню, средства к существованию — все!
— Почему?
Бинни дрожал от напряжения.
— Я должен кучу денег.
— Букмекерам? — спросил я. — Естественно, букмекерам.
— Ты дурак, — сказал я бесцветным голосом.
— Самодовольный ублюдок, — с бешенством выплюнул он. — Я отдал бы все на свете, чтобы сегодня ты снова сидел в том фургоне, а не путался здесь.
Я задумчиво посмотрел на него и заметил:
— Гобелен, возможно, не выиграет в любом случае. Никаких гарантий.
— Я должен знать заранее, — неосторожно брякнул он.
— И если ты предупредишь своего букмекера, что Гобелен не выиграет, он спустит тебя с крючка?
— Он простит мне часть долга, — пояснил Бинни, и не станет торопить с оставшейся суммой.
— До следующего раза, — возразил я. — Пока ты не увязнешь в трясине еще глубже.
Взгляд Бинни был обращен внутрь, словно перед ним развертывалась картина безнадежного будущего. И я понял, что он никогда не сделает первого шага, чтобы вновь выбраться на твердую землю. В его случае это означало совсем прекратить играть.
— Тренеры могут найти более легкий способ проиграть скачку, — указал я, — чем пытаться подкупить жокея.
Он насупился еще больше и стал как две капли воды похож на неандертальца.
— Мойра платит конюху, который ухаживает за Гобеленом, чтобы парень не спускал с него глаз и докладывал ей обо всем, что происходит. Я не могу его уволить или поручить ему другую лошадь. Если я так поступлю, она грозится передать Гобелена другому тренеру.
— Я удивляюсь, что она еще его не забрала, — ответил я и подумал, что Мойра сделала бы это немедленно, если бы услышала нашу беседу.
— Тебе нужно только плохо провести скачку, — уговаривал он. — «Зажать» лошадь на дальнем конце и по широкой дуге выйти на прямую.
— Нет, — сказал я. — Не годится.
Похоже, я обладал выдающимся даром доводить людей до белого каления.
Бинни был бы счастлив, если бы я замертво свалился у его ног.
— Послушай, — сказал я, — мне очень жаль, что ты угодил в такой переплет. Мне искренне жаль, веришь ты или нет. Но я не намерен спешить тебе на помощь и вызволять, надувая Мойру, лошадь, игроков или самого себя, и хватит об этом.
— Ублюдок, — сказал он.
Через пять минут, когда я снова окунулся в гущу ипподромной жизни у весовой, чья-то рука тронула меня за локоть и тягучий голос произнес над ухом:
— Мой дорогой Ро, каковы твои шансы?
Я повернулся с улыбкой и увидел умное лицо Вивиена Иверсона. При свете дня на ипподроме, где я в свое время впервые встретился с ним, он выглядел столь же элегантно и изысканно, как и в клубе «Виват»: темнозеленый блейзер в сочетании с серыми клетчатыми брюками, волосы, отливавшие синевой в лучах апрельского солнца. Сдержанная радость в наблюдательных глазах.
— В любви, на войне или в картах? — сказал я. — Остаться на свободе, приятель.
Я прищурился.
— Хм, — сказал я. — Сколько бы ты предложил?
— Пять к четырем.
— Надеюсь, ты ошибаешься, — сказал я. За шутливой манерой скрывалась явная озабоченность.
— Прошлой ночью в клубе я чисто случайно услышал, как наш друг Коннат Павис разговаривает по телефону. Если откровенно, мой дорогой Ро, после того как было упомянуто твое имя, я в какой-то степени сознательно слушал.
— По отводной трубке?
— Фу-у, — укоризненно сказал он. — Нет, к сожалению. Я не знаю, с кем он говорил. Но он сказал — его точные слова: «Поскольку речь идет о Бриттене, вы не можете не согласиться, что профилактика надежнее лечения болезни», а чуть позже он добавил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79